Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 1 - Татьяна Юрьевна Степанова

штука попала близнецу в голову, возможно, и… От сумы и от тюрьмы, говорят, зарекаться не надо. Но, видно, убить Степана Базарова даже в порыве аффекта было не так-то просто. Его реакция была молниеносной, несмотря на то что он стоял к Кате спиной и вроде бы ее не видел. Бросок в сторону — и шифер только задел его плечо. В следующую секунду близнец обернулся и… Катя невольно испуганно попятилась. Лицо Базарова показалось страшным — мокрое от пота, черное от копоти. Он улыбался! И словно совершенно не удивился, увидев ее посреди этого побоища.

Возможно, и узнал ее не сразу — словно находился в каком-то трансе. Ноздри его раздувались, он словно бы с наслаждением принюхивался к запаху пожара. Руки его тоже были черны от сажи, костяшки пальцев разбиты в кровь. Он одним прыжком достиг Кати, схватил ее за руку, запрокинул голову, хохотнув хрипло:

— Яркое зрелище, а? Скоро… — Он выталкивал из себя слова с паузами, словно был пьян, но вином от него не пахло. — Скоро ни одной черномазой твари тут не останется.

Всех выбьем. Понастроили себе тут теремочков — ничего!

Это начало только, узнают еще нас. А когда узнают — кровью, не соплями захлебнутся. Это наша земля. Черно… нам тут не нужно!

— Ты… ты чего? — Катя попятилась, он стиснул ее кисть. — Ты что вытворяешь, Степка? Ты спятил, что ли?! Сегодня же похороны, сегодня твоего отца хоронили, а ты после этого…

У нее противно дрожали колени, дрожал и голос. Она убить себя готова была за эту трусость, но… Только сейчас вот она наконец осознала, что секунду назад могла убить этого потного, пахнущего гарью парня.

— Что вы делаете, ты и эти твои мерзавцы? Как шакалы ведь… Они же вас не трогали. Цыгане вас не трогали! У них сегодня праздник! — Катя пыталась вразумить его.

— Никто, никто, ни одного черномазого здесь не будет. — Он ее даже не слышал. — Инородцев, чужих, цыган, чеченов, кавказов — всех выбьем! Правильно, что пришла посмотреть… Умница. Яркое зрелище…

— Я к ним в гости приехала на праздник! — заорала Катя. — Опомнись, что вы делаете? Это же уголовщина, Степка! Ты… ты посмотри, на кого вы похожи — фашисты, эсэсовцы… За что ты женщину-то бьешь?! Яркое зрелище сволочь ты фашистская, ненормальный придурок! Ты мне казался… я, дура, еще думала… Да иди лучше своих гусениц ешь!!

Он дернул ее к себе.

— Зачем — тебя интересует? Зачем я это делаю? Гляди: все себе захапали, лучшее место, землю, понастроили своих нор, крысы…

— Им землю районная администрация дала! — Катя чувствовала, что эта ее нелепая «администрация» еще хуже, чем швыряние шифера.

— Народ не хочет, чтобы эти черные крысы тут жили, — ответил Базаров. Заворовали все. Всю округу. Спроси любого: хочет он, чтобы они… хочет их тут? Нет! Спроси — хочет цыган себе в соседи? Народ наш…

— Да ты что все «народ-народ»! — Катя орала, не помня. себя от ярости, бешено выкручивая руку, пытаясь вырваться, но пальцы его были как клещи. Ты что, живешь здесь, что ли? Приезжает раз в год… Со своими уродами… Ученички!

Как собаки вы, фашисты… Школа у них, обряды, посвящение, ножи… Я сразу поняла, зачем они вам! О местных он заботится тут, народ его, видите ли, волнует! Пусти меня! Там женщине плохо, ей помочь надо… Пусти! Народ у него…

А что ты этому местному народу сам-то сделал? Молчишь?

Думаешь, никто не догадывается, что ты тут по ночам вытворяешь?!

Она выкрикнула это в бешеной запальчивости и… осеклась. Ее поразили его глаза. И улыбка, снова появившаяся на его губах. Он нагнулся к самому ее лицу.

— И что же это я по ночам вытворяю? Что ты про меня знаешь?

И тут где-то далеко на шоссе за лесом послышался вой сирены — то ли пожарные, то ли милиция. Из-за угла дома вынырнули трое камуфляжников.

— Легавые! Учитель, убираемся? Провода мы оборвали.

Долго будут эти цыганские выблядки нас помнить! Учитель, так мы на станцию, а ты куда?

Базаров обернулся. Всем корпусом. Так оборачивается зверь в клетке, когда его дразнят. Сирена выла, как стая зимних волков, все ближе, ближе.

— Я доволен. Все прошло удачно, — говорил он спокойно, деловито. Транс его словно улетучился сам собой. — Теперь делайте как условились. Встречаемся — знаете где.

— Пусти меня! — Катя снова начала бешено вырываться, вой сирены словно придал ей сил. — Там женщине плохо, Лейле, гадалке — сердце у нее! Я за таблетками шла… Отпусти меня!

— Будешь так дергать руку — сломаю, — с ужасным спокойствием сказал Степан.

— Да ломай к черту! — Катя с размаху ударила его в грудь кулаком. Но это было все равно что бить камень: броня мышц, пресс чемпиона — сволочь Степка! Ей хотелось реветь, выть от злости, от бессилия.

На его губах была все та же слабая улыбка, он словно бы решал, как поступить.

— Ломай… какая щедрая. Надо же. А вот я воспользуюсь щедростью-то. Он внезапно резким движением заломил ей руку так, что Катя только сдавленно крикнула. — Вот сразу и кончились все щедрости, остались только бабьи сопли…

Я думал, что ты просто дура, а ты истерическая дура, идейная.

И не такая уж и красивая, как Димке вон кажется… А ты ведь всегда не его, меня хотела. Катюша. Ну сознайся — я никому не скажу. Я ж по глазам видел. Я все вижу, за версту чувствую.

— Лжешь! Врешь ты, я… — Катя высвободила голову из его грязной, пахнущей железом ладони. Сердце ее сжалось: он лапал ее грубо, намеренно причиняя боль. Но даже не от этого на глаза ее наворачивались злые слезы. Он назвал ее дурой, истеричкой, некрасивой — черт с ним, возможно, и прав, дура она и истеричка, раз за себя постоять не может.

Главное, от чего ей сейчас снова хотелось разбить ему голову, — он сказал чистую правду о том, что она совсем недавно испытывала к нему, к этому… Хотела. Господи, как порой мужчины умеют унизить, причинить боль одним словом.

И как одним ударом кулака они разбивают все воздушные замки, воздвигнутые в их честь, все женские грезы, надежды, сны…

— Ты лжешь, лжешь, лжешь, — Катя не хотела, чтобы он видел ее слезы, вот-вот готовые хлынуть.

— Да заткнись ты, дура! — прошипел он и ударил Катю ребром ладони по шее.

Пришла в себя Катя только через несколько секунд (минут, часов?) уже в машине: джип, а в нем Степан Базаров и шесть его ученичков — как селедки