Портрет миссис Шарбук - Джеффри Форд

— Что у нас здесь? — спросил я.

Она громко рассмеялась — очевидно, что-то придумала.

Я шагнул в сторону, пропуская ее.

— Ты работаешь, Пьямбо?

— Делал вид, что работаю, но вскоре понял, что себя мне не обмануть.

— Трудности с портретом этой загадочной женщины?

По какой-то причине мне не хотелось в этом признаваться, словно, сказав «да», тем самым распишусь в собственном бессилии, но лгать Саманте я не мог. Я печально кивнул.

— Так я и думала.

— Ты пришла надо мной издеваться?

— Это я оставлю на вечер. Я, как и всегда, пришла тебе помочь.

— Ты что-то знаешь об этой женщине — Шарбук?

— Господи боже мой, нет конечно. У меня для тебя подарок. Я договорилась с одной молодой актрисой, дублершей у Палмера, — она будет позировать тебе. Идея в том, чтобы не показывать ее тебе. Скажем, ты сядешь к ней спиной и станешь задавать вопросы. Попрактикуешься в изображении человека только по его словам.

— И где она? Прячется у тебя под юбкой?

Саманта шутливо махнула на меня перчатками.

— Нет, дурачок, на улице. Ждет, чтобы я все устроила.

Поначалу я, боясь неудачи, отнесся к этой затее скептически, но Саманта сказала мне, что единственная цель — оценить, что я могу, а не выяснять, чего я не могу.

— Это как генеральная репетиция, — сказала она.

Я согласился и пошел в студию — готовить мольберт и стул для себя. И тут я понял, что о работе маслом нe может быть и речи: полезнее будет просто делать наброски. Надо было работать быстро, чтобы не думать слишком долго. Размышления могли только помешать. Я пошел в спальню и извлек этюдник из мусорной корзины. Несколько минут спустя, развернув рисовальный стол лицом к стене, я услышал, как открылась и закрылась входная дверь. Сдвоенные шаги приближались ко мне по коридору из гостиной.

— Пьямбо, — услышал я голос Саманты, — это Эмма Хернан.

— Хэлло, — сказал я, напоминая себе при этом, что поворачиваться нельзя.

— Хэлло, мистер Пьямбо, — услышал я голос молодой женщины.

— Вы готовы к тому, чтобы я сделал ваш портрет?

— Да.

— Только не расстраивайтесь, если ничего не получится.

— Она все понимает, — вмешалась Саманта.

— Может, вам поначалу будет чуть-чуть неловко, но если вы просто заведете неторопливый разговор, а мне позволите слушать, то я попытаюсь набросать на скорую руку вас обеих, — сказал я.

— Вы хотите, чтобы мы посплетничали, мистер Пьямбо? — спросила Эмма.

— Вот это сколько угодно, — заметила Саманта, и обе рассмеялись.

Они устроились на диване и начали разговаривать о вчерашнем представлении, на которое из-за болезни не пришла одна из ведущих актрис и Эмме пришлось ее подменять. Даже если бы Саманта не сообщила мне, что Эмма молода, я бы все равно сразу догадался о возрасте девушки по чистоте голоса и энтузиазму, с которым она говорила об актерском искусстве. Какое-то время я напряженно вслушивался, двигая рукой с грифельным карандашом в дюйме над бумагой, не в силах провести ни одной линии. Закрыв глаза, я представил себе Саманту на этом диване и медленно вызвал в воображении ее визави. Поначалу это была просто неясная тень рядом с Самантой, но потом, когда разговор коснулся Дерима Лурда и его никудышной игры, фигура Эммы выросла у меня в голове из ее смеха. Я увидел длинные, соломенного цвета волосы с рыжеватыми бликами и гладкую кожу без морщин. Я провел линию, и эта первая, давшаяся мне с таким трудом, позволила провести следующую.

С бесталанного, беспамятного призрака разговор перешел на мрачную историю, о которой в последнее время не уставали писать газеты, — о процессе Лизи Борден. Было что-то эротическое в том, как эта молодая женщина декламировала строки песенки о сорока ударах, которую распевали все дети[29]. Эта мелодия дала мне губы Эммы, идеальной формы нос, маленькие ушки, изогнутые ресницы.

Потом они говорили какое-то время, и, хотя я все слышал, слова проходили мимо меня — так я был захвачен рисованием. Я ясно видел обеих — Эмму в длинной юбке оранжевого цвета и белой плиссированной блузке. Я был уверен, что в волосах у нее лента. После второго чернового наброска я обнаружил, что переносица Эммы испещрена светлыми веснушками. У нее было стройное, мускулистое — на современный лад — тело, контрастирующее с более солидной фигурой Саманты. Я знал, что для портрета этой молодой женщины выбрал бы мраморную скамейку в цветущем саду, залитом солнцем. Мне понадобилась бы кисть номер четыре, чтобы написать ее летнее платье хинакридонового красного оттенка; в руках она держала бы книгу и смотрела бы невидящим взглядом, словно грезя наяву и прозревая в этих грезах себя среди других персонажей.

Я заканчивал этюд, дорисовывал голову Саманты в профиль — ее переплетенные лентой волосы, когда меня отвлекла от моей работы новая тема беседы двух женщин.

— … плакала кровью, — произнесла Эмма.

— Странно, — сказала Саманта. — Просто ужас.

— Кто это плакал кровью? — выкрикнул я, чуть не обернувшись.

— Женщина в проулке. Я была в магазине Слоуна на Девятнадцатой улице — покупала ткани. Возвращаясь домой, я прошла по Бродвею и случайно заглянула в боковой проулок. Всего в нескольких ярдах, прислонившись к стене, стояла женщина. Она заметила меня и подняла взгляд. Может, я и ошиблась, но мне показалось, что она плачет кровью. Красные слезы текли по ее лицу — белый жакет был заляпан красным. Она заметила меня и тут же отвернулась, словно в смущении.

— И что с ней стало? — взволнованно спросил я и теперь в самом деле развернулся, ожидая ответа.

Глаза Эммы расширились при моем резком движении, словно я застал ее неглиже; в смятении она быстро сказала:

— Не знаю. Я ее там оставила.

Я едва удержался, чтобы не рассказать им о моем собственном приключении по пути от Шенца, но потом вспомнил обещание, данное Джону. Выдавив из себя улыбку, я сказал:

— Занятно.

— Наверно, нужно было подойти к ней, — сказала Эмма.

Плод моего воображения быстро рассыпался, вернув меня к реальности. Девушка оказалась невысокой и несколько коренастой, с темными кудрявыми волосами без всяких лент. Никаких веснушек на лице я не увидел, а платье на ней было безвкусного темно-синего цвета.