Человек с клеймом - Джоан Роулинг

за часы, которые провожу на деле, у меня было бы раздвоенное чувство долга… и я боюсь, что начала бы злиться на них за то, что приходится все это бросить или не могу отдаваться работе так, как сейчас. Это эгоистично? – спросила она, глядя на Страйка глазами, полными слез.

– Черт, это полная противоположность эгоизму, – решительно заявил Страйк. – Если бы все как следует подумали о детях, прежде чем заводить их, в мире было бы гораздо меньше идиотов.

– Врачи говорят, что мне стоит заморозить яйцеклетки, и Райан тоже этого хочет, он преподносит это как возможность выбора… может, мне стоит, – сказала Робин, вытирая глаза рукавом. – Может, это разумно… просто все это было навязано мне, и узнать, что этот чертов насильник лишил меня шанса…

Она вытерла глаза, заметила следы сырного соуса на волосах и оттерла и его.

– Мне жаль, – снова произнес Страйк, не зная, что еще сказать.

– Ничего, – ответила Робин, высморкавшись. – Это пустяки по сравнению с тем, через что ты прошел.

– Что, моя нога? Это другое, не хуже, – сказал Страйк. – Как только побываешь в военном госпитале, поверь, начинаешь ценить каждое свое благословение. Ампутация у меня была ниже колена. Это совсем другая история по сравнению с ампутацией выше. Я не парализован. Гениталии целы, зрение есть – ну, после того чертова спрея. Я справляюсь. – Боясь, что шутка может быть слишком ранней, он все же добавил:

– Конечно, это удар – знать, что я больше никогда не буду танцевать "Лебединое озеро".

К его облегчению, Робин рассмеялась.

– Ты когда-нибудь думал о человеке, который заложил СВУ?

– Не особо, – сказал Страйк. – Он делал то, что считал необходимым. Ничего личного.

– С моим насильником, полагаю, тоже не было ничего личного, – сказала Робин.

– Это другое, – повторил Страйк.

Робин глубоко вздохнула и сказала:

– Мне правда жаль, что я все это на тебя вывалила.

– Для этого и нужны друзья, – ответил Страйк.

Но он никогда не оказывался в таком затруднительном положении, как сейчас. Неужели он действительно мог сказать ей сейчас, когда она переживала недавнюю потерю беременности: "Вот что тебе стоит учесть, размышляя о будущем: я люблю тебя"?

– Давай просто обсудим дело, – сказала Робин, убирая руку из его. – Пожалуйста.

– Ладно, но сначала поедим, – сказал Страйк.

Они ели, каждый погруженный в свои мысли. Страйк яростно размышлял, как поступить правильно, пытаясь рассмотреть вопрос со всех сторон. Она только что поделилась чем-то глубоко личным. Разве это не давало ему возможность сделать то же самое? Они, наконец, были одни в самом удаленном месте, куда никто не мог добраться и не мог их прервать. Не было ли безумием упустить такой шанс? И все же он боялся, что, сказав что-то сейчас, когда Робин явно пребывает в состоянии кризиса, он превратится, возможно навсегда, из друга и доверенного лица в еще один источник боли и смятения.

Робин заметила легкую хмурость Страйка и задумалась, считает ли он ее такой же хаотичной и неосторожной, какой она ощущала себя, за то, что оказалась в такой передряге, за то, что повалилась в свои спагетти и рыдала, и у нее вдруг возникло мысленное изображение Ким Кокран – всегда аккуратной, профессиональной и жизнерадостной, с личной жизнью в идеальном порядке. Мы все совершали ошибки. Правда, я никогда не выходила замуж ни за одну из своих…

Когда оба доели ужин, по предложению Робин они переместились в соседнюю гостиную с балочным потолком и камином из кирпича с дровяной печью, Робин несла вино.

– Огонь? – предложил Страйк, потому что в комнате было холодно, и хотя его это не слишком беспокоило, он знал по опыту, что женщин это, как правило, беспокоит.

– Отлично, – сказала Робин, которая уже стянула с дивана плед, чтобы укутаться.

Она оглядела комнату с низким потолком, корабль в бутылке и фарфоровую лошадку на каминной полке, еще один морской пейзаж на стене и стопку брошюр с рекламой достопримечательностей Сарка, разложенных на приставном столике, и подумала, как бы ей здесь понравилось, если бы не этот текст Мерфи. Она чувствовала физическую усталость, но жаждала умственной активности и также ощущала желание доказать Страйку, что все еще способна работать, несмотря на личные проблемы.

– Итак, – сказала она, пока Страйк возился со старыми газетами и журналами, – мы вернулись к вопросу о том, почему Райт был убит в хранилище, если это не был двойной масонский блеф.

– Да, – сказал Страйк, чье настроение упало от этих слов. Она хотела поговорить о работе. Неужели это было сознательное закрытие двери для любых более личных разговоров? Осознавала ли она так же, как и он, необычность этой ситуации – изолированный дом, сотни миль до Лондона – и пыталась вернуть отношения в профессиональное русло? С неохотой и тяжестью на сердце он пришел к выводу, что обсуждать свои чувства прямо сейчас было бы ошибкой; возможно, необратимой.

– Ладно, – сказал он, успешно разжег огонь, закрыл дверцу печи и, держась за каминную балку, поднялся на ноги. – Какие причины есть у людей, чтобы убивать в определенных местах?

– Не знаю, – сказала Робин.

Страйк налил себе еще вина и сел в плетеное кресло, которое громко скрипнуло.

– Я могу придумать четыре.

– Правда? – удивилась Робин.

– Да. Случай, удобство, возможность и необходимость.

– Что ж, – сказала Робин, плотнее закутавшись в плед, успокоенная интеллектуальным упражнением, которое заняло ее разум, и радуясь огню, – это ведь не было случайностью. Райт и его убийца не случайно оказались в этом хранилище в такое раннее утро. Все было заранее спланировано. Организовано.

– Согласен, – сказал Страйк.

Робин выпила еще вина, пытаясь сосредоточиться.

– Что было после случая? – спросила она.

– Удобство. Это обычно о бытовых убийствах. Думаю, это можно не учитывать. Что касается мест для совершения убийств, я бы не смог придумать ничего более неудобного, чем подземное хранилище серебра.

– Итак, тогда – возможность?

– Вариант "возможность" вполне подошел бы, если бы убийцей был Кеннет Рамси, Памела Буллен-Дрисколл или Джим Тодд. Хранилище вполне могло быть одним из немногих мест, где у них был шанс ударить сильного молодого человека по голове сзади, без свидетелей. К сожалению, у всех них есть непробиваемое алиби. Так что нам остается