Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 1 - Татьяна Юрьевна Степанова

– Что я тебе говорила?

– Ну, что таскаться по девкам, по путанам опасно и негигиенично. Что в прежние времена для таких дел брали в дом французских горничных.

– Как ты смеешь? Злата твоя родная тетка! Ты рос у нее на глазах.

– Но я не виноват, мама. Она сама этого желала. Я просто пошел ей навстречу. Она понимает, что… все это ненадолго, что это кончится само собой.

– А тебя не волнует, что ты причиняешь ей боль?

Богдан с досадой отвернулся. Мать, конечно, умная современная женщина, но… Черт, как ей объяснить? И при чем тут боль? Разве такие, как «тетушка» Злата, ее чувствуют?

Они молчали.

– Твой чай остыл, – сказал Богдан.

– Как же они орут, – Олеся Михайловна снова взялась за висок. – И это называется у них праздник! Напьются как свиньи. А вечером, кроме концерта, еще будет это шествие с факелами.

– Отец вызвал из города две пожарные машины. На всякий случай.

– Ты далеко? – спросила Олеся Михайловна, когда он направился к двери.

– Ты хочешь, чтобы я остался с тобой?

Он бы остался – с матерью ему всегда было хорошо и спокойно. Но она поцеловала его в щеку, взъерошила ему волосы. «Ладно, иди, бегай» – эту фразу он слышал от нее с детства. В двадцать пять слышать ее было как-то уже не того, не очень.

Проходя мимо гостиной, Богдан узрел там свою тетку Злату Михайловну, скучавшую в одиночестве. В гостиную он не пошел, проскользнул мимо – на фиг тут еще объясняться, оправдываться. Все объяснения с ней потом. Сейчас он не в настроении. Возможно, этой ночью он придет к ней, как обещал, как и хотел. А прошлой ночью – ну как такое объяснишь матери и ее сестре, своей любовнице, – все произошло совершенно случайно, спонтанно. Он действительно шел к Злате, но… прошел мимо дверей ее спальни. Прошел мимо. На лестницах и галереях замка было очень темно. Про эту темноту, про этот замок всегда рассказывали черт знает что. Разные мрачные небылицы. Пугали. Но он даже в детстве не боялся, напротив, любил темноту, ночь. Бросал вызов тому, что пугало. В ночи была своя тайна. И в этом замке, в этих темных галереях, неосвещенных углах крылась своя тайна, которую еще следовало разгадать.

Та фотография из замкового архива, про которую упоминал Гиз. Он, Богдан, видел ее еще прежде его – в самый первый их приезд с отцом в замок, когда они вместе с хранителем музея старичком Соснорой, пропахшим мышами и нафталином, осматривали все-все (надо же было составить личное мнение о том, куда и сколько вкладывать денег). Та фотка… И правда – пожелтевший кусок картона с запечатленными фигурами: мужчина лет сорока пяти в вязаном альпийском свитере и брюках галифе со стеком в руках – граф Шенборн, его племянник, студент из Вены – румяный блондин – симпатяга, из тех, что просто не могут не нравиться бабам, его сын – тот самый пацан… Ничего такого особенного – хлипкий на вид, белобрысый. Глаза с прищуром. В руках теннисная ракетка. На плечи накинута куртка из рубчатого вельвета – такие носили до войны, на «молнии», с нагрудными карманами. Да такого хмыреныша как червяка пополам перервать можно. И вообще… Рядом с ним, доверчиво, дружески положив ему руку на плечо, стояла девушка в клетчатом платье и белом вязаном берете. С сыном графа, этим Паулем, они были одного роста, а студент был выше их на целую голову. У девушки (она была поповской дочкой) были светлые волосы. И чудесная улыбка. Волшебные глаза. Такие девушки уже не рождаются – их время прошло. Они лишь смотрят на вас со старых семейных фотографий, с потускневших портретов.

Нет, Машка Шерлинг, с которой он переспал однажды… нет, дважды, там, за границей, в этом пустом как бубен, залитом зимним дождем английском городе Брайтоне, была совершенно не похожа на нее – ту девушку со снимка.

Но замок ли был тому причиной – эти стены, эти залы, эти темные лестницы – ночные углы-закоулки? Или смерть ее матери – такая неожиданная и нелепая (вот была – и нет, только вчера сидела за ужином красивая, моложавая, нарядная, пила шампанское, а теперь валяется во рву – как брошенная собакам падаль)? Или он действительно просто сжалился над ней? Пошел на поводу у Гиза, твердившего настойчиво и лукаво, что «это лучшее лекарство» от всего: от смерти, от пустоты, от разочарования, от одиночества?

Как получилось, что он, Богдан, шел ночью, держа свое обещание, к своей нынешней любовнице Злате и… прошел мимо дверей ее спальни. И попал в другую спальню – к своей прежней любовнице, брошенной, забытой?

А Машка-то не спала. Как и та. Но заниматься любовью у себя, в своей комнате отказывалась наотрез. Все чего-то боялась, дурочка, дрожала как овечий хвост, хлюпала носом. Можно было убраться несолоно хлебавши. Но Богдан… Мать вон казановой его назвала. Он поступил по-другому: обнял девчонку, поднял на руки и как волк добычу понес к себе – в темноте, через залы и галереи, стараясь никого не разбудить, не страшась никаких там призраков и чудовищ.

Он не хотел Машке зла, только добра в тот момент. Он хотел, чтобы она перестала оплакивать мать. Отвлеклась. Получила удовольствие, наслаждение. О себе он не думал – честное слово. Впрочем, ей, такой неопытной, робкой, закомплексованной, всегда было далеко в постели до его прежних пассий. А уж до затейницы Златы, ненасытной, обжигающей как лава, вообще как до созвездия Плеяд. Он же просто хотел как лучше. Секс – он ведь и есть секс, ночной перепихон, сок телесный, жгучее лекарство. А Машка… дурочка наивная, снова вообразила себе невесть что. Целовала ему руки, задыхалась от страсти, от слез, шептала это бесконечное надоедливое: «Я люблю тебя. Я так тебя люблю, Богдан, как я ждала тебя, как ждала!» Она ждала, оказывается. А он и думать-то тогда, после Брайтона, о ней забыл. А сейчас…

Ну, как все это объяснить матери? Забыл, а теперь вспомнил. Бросил, а теперь снова поднял. Взял, поманил. Девчонка отвлеклась от скорбей и утрат, снова почувствовала вкус к жизни. Он оказал ей услугу. Подал лекарство больной. Ну что в этом плохого, позорного?

А мать говорит «женишься». А Злата… Ах, Злата золотая, она за завтраком готова была его на куски порвать. Глаза какие у нее были – о-го-го! Молнии метали. Фантастическая баба. А что, если… что, если навестить ее прямо сейчас? После материнских внушений?

От матери Богдан направился к тетке. Шел по галерее. И нос к носу столкнулся с Машей. Было такое ощущение, что она на галерее торчит не случайно. Словно сторожит его, караулит…

Можно было шарахнуться за угол.