Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 1 - Татьяна Юрьевна Степанова

– Они что же – билеты продают? – шепнул Мещерский. – Вот почему в связи с гибелью жены Шерлинга ничего тут отменять не стали, потому что билеты уже продали. Тут коммерция верх взяла.

– С нас билеты, к счастью, никто не потребует, – хмыкнул Кравченко. – Интересно, а когда ужин сегодня будет?

Не успел он озаботиться этой проблемой, как их разыскал один из посланных Олесей Михайловной официантов – тот самый, что так оплошно разбил хрустальную крюшонницу. Мещерский рассмотрел его – совсем молоденький паренек, затянутый в белую крахмальную куртку и белые перчатки. Официант сообщил, что ужин и на этот вечер накрывается на большой террасе, дресс-код прежний – черные костюмы.

На большой террасе воздвигли легкие переносные ширмы, украшенные горшками с белыми и красными камелиями. Из-за этих ширм обитатели Верхнего замка могли спокойно наблюдать за всем, что творилось внизу, во дворе, оставаясь скрытыми от взоров толпы.

Когда совсем стемнело, на террасе снова зажгли свечи в бронзовых шандалах. Стол был уже накрыт, но пока гостей за него не приглашали. Ожидание внизу, во дворе, достигло своего апогея. К этому моменту и рокеры умерили свой пыл. Но и на ярмарочном поле после рок-концерта никто и не думал расходиться по домам. Вдали послышалась музыка – скрипки, трубы, дудки-сопелки. Румынские мелодии, цыганские, украинские, словацкие, карпатские, гуцульские. Все это было как эхо старых, петых не одним десятком поколений песен.

На большой террасе среди свечей и ярких камелий (оказывается, специально доставленных частным авиарейсом из оранжерей венгерского Ченгера) Мещерский и Кравченко увидели Илью. Он жадно смотрел вниз. В черном пиджаке в этот душный летний вечер мальчишке было жарко, он снял его и бросил на перила. Галстук-бабочка съехал набок, на лбу блестели бисеринки пота. А вот кто формально выдержал черный вечерний дресс-код, одновременно дерзко его нарушив, так это Олег Гиз. Он появился в некоем подобии камзола восемнадцатого века, сшитом из черного бархата с серебряным шитьем. Грудь его украшало жабо из черных кружев, на ногах были ботфорты с пряжками. Этот странный карнавальный костюм от Дольче и Габанна необычайно шел Гизу. Но было в этом черном бархате, в этом серебряном шитье на обшлагах, в этих траурных кружевах что-то донельзя стебное, вызывающее.

Еще больше поразил Мещерского Богдан Лесюк (он и Маша давно уже вернулись со своей мотопрогулки). Пиджаку и он предпочел карнавальный камзол, да еще какой – из золотой парчи, наброшенный внакидку на плечи. Кудрявую голову его венчал золоченый лавровый венок.

– Эта римская игрушка, милый мой, тебе не к лицу… Фу, какая безвкусица, – небрежно бросила Злата Михайловна, сошедшая к ужину на этот раз в «маленьком черном платье» от Шанель и жемчужном ожерелье. – Это что, Гиз тебе идею подал?

Богдан только усмехнулся, поправил лавровый венок. Вид у него был, как у студента театрального училища, играющего роль Калигулы. Когда на террасе вместе с отцом появилась Маша, он подошел к ней. А вот к Злате с бокалом шампанского в руке смиренно подошел Гиз.

Кравченко искал глазами Шагарина и Елену Андреевну. После того как сегодня они с Мещерским беседовали с ней, он… Может, и прав Серега? Не стоило озвучивать свои глухие пока еще и смутные подозрения на ее счет в присутствии Шерлинга, который сам, что бы он там ни говорил, по логике вещей – один из главных подозреваемых.

Елена Андреевна появилась одна. Увидела Гиза – на лице ее отразилось удивление.

– Мне сказали, ряженые будут только там, внизу, – громко сказала она. – А они оказываются и тут, среди нас.

– Такая уж ночь сегодня, особенная, – ответил Гиз. – Особым обстоятельствам особый наряд.

– А что в ней такого особенного? – глухо бросил Павел Шерлинг. – Это вчерашнее утро было из ряда вон.

Все для приличия секунду помолчали.

– А ну, господа, что приуныли? Гляньте, вон и капелла, – объявил Андрей Богданович Лесюк (он поднялся на террасу по лестнице – видимо, до последнего распоряжался и по-хозяйски все контролировал в Среднем и Нижнем замках).

«Капелла» оказалась фольклорным ансамблем из тех, что так зажигали днем на ярмарочном певческом поле. Музыканты появились в воротах первыми под звуки лихой «венгерки». Толпа туристов подалась назад, освобождая место, образуя широкий живой коридор. Со стен Верхнего замка было хорошо видно, как со стороны ярмарочного поля к воротам ползет яркая цепочка оранжевых огней – этакий огненный червяк. Это шла факельная процессия.

Огненный ручеек влился во двор замка. Факелы несли члены местных исторических клубов из Мукачева и Ужгорода в живописных национальных костюмах. Все это была молодежь, возможно, та самая, что тусовалась в «Карпатской сказке».

– Потрясающе, – тихо произнесла стоявшая рядом с Кравченко Елена Андреевна.

Кравченко ощутил аромат ее духов – горьковатый, терпкий. Эта женщина… Серега Мещерский вон упрекнул его, что он высказал Шерлингу свои подозрения насчет нее. Могла ли она убить его жену, столкнуть ее вниз, на камни, а затем избавиться от улик – коврика и полотенца? У нее был внятный мотив. В отличие от прочих. Вон Злата стоит, смотрит на факельщиков. Ну с какой стати ей было приканчивать жену адвоката? Или тоже имелся мотив, только скрытый? Не верь простым вещам, не верь тому, что на поверхности, – мудрое правило частных детективов. Мотив Елены Андреевны как раз и лежит на поверхности, – ревность. Это чувство и нам знакомо, прав Серега, но… Она ведь была добра к ним с Мещерским. Она заставила себя уважать, проявив стойкость и волю, любовь и преданность мужу в критический момент. Положи на весы все это и убийство – что перевесит?

– Где Петр Петрович? – спросил Кравченко. – Может, мне стоит сходить за ним?

Елена Андреевна покачала головой – нет. И оживление на ее лице, вызванное необычным зрелищем, разом погасло.

– Мама, смотри – карнавал! Маски! – возбужденно воскликнул Илья.

Следом за факельщиком под музыку каких-то новых сельских виртуозов (скрипки, аккордеон, бубны, даже контрабас) ввалились в ворота ряженые. И кого только не было среди них, в этой подвижной как ртуть, пляшущей толпе, – существа в балахонах, в вывороченных мехом наружу овчинных пастушьих шубах и жилетах-душегреях, косматых шапках, извлеченных из недр шкафов, пропахших нафталином, полуголые русалки в бикини с синими, зелеными кудрями из шуршащей елочной мишуры и бумаги, маски звериные – медвежьи, овечьи, птичьи с длинными носами из папье-маше, великаны в костюмах ярмарочных клоунов на гигантских ходулях. Среди фольклорных масок мелькали карнавальные личины из заморских комиксов и мультяшек – зеленый резиновый Шрек, орки, и гоблины, и даже белая косоротая харя в черном колпаке из голливудского «Крика». И всем хватало места, и всем было весело и комфортно – оранжевым зубастым тыквам, американской мечте Хеллоуина, красоткам