Убийство. Кто убил Нанну Бирк-Ларсен? - Дэвид Хьюсон

— Понимаешь? — повторил Бирк-Ларсен громче. — Мама очень расстраивается, и я тоже. Можешь говорить что хочешь, только не ври нам о Нанне, никогда…

— Хватит, Тайс, — остановила его Пернилле.

Антон едва не плакал. Она обняла его за плечи и повела вверх по лестнице.

Вагн Скербек остался. Когда они ушли, он спросил Тайса:

— Зачем ты так?..

— Что ты знаешь о детях?

— Я сам был ребенком когда-то. Ты нашел ему собаку?

— Как будто у меня есть на это время…

— Я знаю одного чувака, который мечтает избавиться от щенков. Может быть…

Бирк-Ларсен нахмурился.

— Не хочу навязываться, — быстро сказал Скербек. — Просто предложил… вдруг пригодится.

— Почему бойлер до сих пор не на месте?

— Нет проблем, — сказал Вагн Скербек. — Я быстро поставлю, Тайс.

Они ждали на ступенях ратуши, как стая стервятников, — репортеры, операторы, фотографы. Объективы нацелены, микрофоны на изготовку.

Хартманн и Вебер вошли в здание вместе, бок о бок. Позиция была согласована, и Хартманн старался придерживаться ее. Несмотря на все их разногласия, Бремер являлся уважаемой фигурой в копенгагенской политике. Его внезапная болезнь стала шоком для всех.

— Выборы, Хартманн! — громко крикнул кто-то, когда он приближался к входной двери.

Он обернулся, дождался, когда стихнет гомон:

— Сейчас время пожелать Поулю Бремеру скорейшего выздоровления, а не выискивать политическую выгоду.

— Как удачно все получилось для вас, Троэльс! — крикнул из толпы знакомый голос. Эрик Салин локтями прокладывал себе дорогу вперед, сияя лысиной. Из его рта свисала сигарета. Он размахивал диктофоном, словно это было оружие.

— Сердечный приступ ни для кого нельзя назвать удачей, — ответил Хартманн.

Объективы направились теперь на Салина.

— У Бремера есть доказательство того, что ваш штаб мешал следствию по делу об убийстве Нанны Бирк-Ларсен.

— И что это за доказательство? — спросил Хартманн, сунув руки в карманы и изобразив на лице интерес. — Мне никто ничего не предъявлял.

— Оно у Бремера.

— Я не могу обсуждать то, чего никогда не видел.

Будь спокоен, будь рассудителен, поучал его Мортен Вебер несколько минут назад.

— Но позвольте мне выразиться предельно четко: я никогда бы не потерпел таких поступков от сотрудников моего штаба. — Он отвернулся от Салина, нашел глазами телекамеру. — Это противоречит всему, во что я верю и за что ратую. — Рука поднята, палец вытянут вверх — чтобы подчеркнуть важность слов. — Если бы у меня имелись доказательства того, что нечто подобное имело место, я бы немедленно сообщил об этом общественности. И… — Скромная улыбка сменила торжественную строгость черт его лица. — И серьезно задумался бы о своем будущем в политике.

Он развернулся и продолжил свой путь по коридору, вошел в кабинет. Бросив пиджак на стул, он встал у окна.

— Неплохо сказано, — похвалил его Мортен Вебер. — Очень неплохо.

Майеры жили в Нёрребро, в отдельно стоящем доме, слегка запущенном. Во дворе по соседству с птичьей кормушкой висела баскетбольная корзина, у стены стояла елка, готовая к Рождеству, детские самокаты, коляска.

Лунд припарковала машину на улице и стояла на подъездной дорожке две долгие минуты, спрашивая себя, зачем она здесь, правильно ли это. Она старалась разузнать что-нибудь в больнице, но там всему персоналу было дано указание не отвечать на ее вопросы. Скорее всего, и Ханна Майер тоже получила подобный наказ.

В доме за стеклом двигались фигуры: светловолосая женщина качала на руках плачущего ребенка, более взрослая девочка заметила человека за окном и сказала что-то матери.

Лунд остановилась под навесом у гаража. За приоткрытой дверью виднелись игрушки и большой мотоцикл, в глубине — пульт диджея.

Через минуту из дома вышла Ханна Майер, оставив детей внутри. Она встала перед Лунд, скрестив руки на груди, с покрасневшими глазами и внезапно постаревшим лицом.

— Как он?

Идиотский вопрос, который необходимо задать.

Жена Майера вскинула плечи. Подступали слезы.

— Так же как после операции. Говорят, что если ему не станет лучше… — Долгий взгляд в серое небо. — Если не станет лучше в ближайшее время, то будут думать о переводе в реанимацию. И… я не знаю.

Лунд не плакала. За годы работы в полиции она много раз сталкивалась с подобными ситуациями. Рано или поздно осознание неизбежного приходит ко всем.

— Я не делала того, в чем меня обвиняют. Клянусь вам. Когда мы приехали туда…

Внезапно в Ханне проснулся гнев:

— Почему вы не оставили его в покое? Вы же говорили, что дело закрыто.

— Оказалось, что это не так. И Ян это тоже понимал. Оно до сих пор не закрыто, — добавила она после паузы.

— А мне какая разница? Завтра я пойду туда и буду смотреть, как он умирает. И что мне делать? Держать его за руку? Что-то говорить?

Лунд выслушала все и задала вопрос, ради которого приехала:

— Мне сказали, что он произнес что-то, похожее на имя Сара.

Ханна Майер закрыла глаза:

— Да. Ян назвал ваше имя. Не мое.

— Нет. Он никогда не звал меня Сарой. Ни разу. Только Лунд. Вы сами слышали. Он называл меня Сарой в разговорах с вами?

Обхватив себя за локти, с закрытыми глазами, Ханна Майер молчала.

— Он хотел сказать что-то другое. Наверняка что-то важное. Вы можете вспомнить, что именно слышали?

— Зачем вы пришли?

— Я хочу найти того человека, который стрелял в него. Человека, который убил Нанну Бирк-Ларсен и других женщин тоже. Мне нужна ваша помощь. Я хочу…

— Он произнес ваше имя. Сара. Это все. — Ее веки дрогнули и приоткрылись. — И еще какие-то цифры… Я не помню…

— Какие цифры?

— Я едва его слышала.

— Ну, хотя бы на что это было похоже?

— Восемь четыре.

— Восемьдесят четыре?

За ее спиной открылась дверь, на крыльцо вышли две девочки — заплаканные, растерянные.

— Он сказал что-нибудь еще, Ханна?

Она остановилась на полпути к дочкам:

— Нет. Больше ничего. Я даже не уверена, понимал ли он, что я рядом. Это все?

Она поцеловала младшую дочку, погладила по волосам старшую и повела их обратно в дом.

Лунд стояла под навесом возле елки и желтого мотоцикла. Она никогда не видела, чтобы Майер водил его.