Искатель, 2002 №9 - Сергей Юрьевич Борисов

— Дети неприкосновенны, — кивнул Военный. — И все же…

— Даже если гнев и отчаяние выплеснутся наружу, — сказал Философ, — они устремятся отнюдь не в необходимое нам русло. Это будут обычные беспорядки, в лучшем случае — бунт, но локальный и скоротечный. Спокойствие быстро восстановят, государственные же устои останутся неколебимы.

— А старики? — спросил Политик. — Хватит, пожили… — и невольно покосился на Председателя, гордившегося своей седой шевелюрой и тщетно боровшегося с бурыми старческими пятнами на руках.

— Именно поэтому их не стоит трогать. Люди скажут себе: «Хоть пожил — и то слава Богу» — и выпустят пар.

Дипломат хрустнул пальцами, покосился на Политика и сказал:

— Меня ваши доводы удовлетворили.

Философ улыбнулся в знак благодарности.

Дипломат улыбнулся в ответ, мол, не за что, и заговорил вновь:

— Получается, нам нужен мужчина в полном расцвете сил. Приятной наружности — иначе не покорить сердца женщин. Деятельный и удачливый — иначе не завоевать мужчин.

— Не связанный с бизнесом, — добавил Военный.

— С большим бизнесом, — конкретизировал Блюститель Порядка. — Там без обмана нельзя…

Политик, перебивая, тоже внес лепту:

— И чтобы без большой политики. Люди с подозрением относятся к государственным деятелям, тем более к партийным функционерам. Интриги, коррупция… Трудно не замараться. Да и то сказать, правы: жулик на жулике сидит! Уж я-то знаю.

— Вам, конечно, виднее, — с едкой улыбкой согласился Дипломат.

— Что вы имеете в виду? — вскинулся Политик.

Блюститель Порядка, игнорируя перепалку, продолжал о своем:

— Обман обманом, но чтобы без явного криминального прошлого и настоящего! Никаких махинаций, спекуляций, проектов с запашком, сомнительных связей, девочек по вызову.

— Чтобы педерастом не был! — отчеканил Военный.

— Вот это верно. Традиционная ориентация надежнее, — поддержал Дипломат. — Электорату нравятся благополучные семьи и розовые краски. Нежные супруги, они же внимательные родители. Детишки-симпатяшки…

— Ис армией чтобы без конфликтов, — все так же отчетливо сказал Военный. — Раз надо — отслужи. Отслужил — честь тебе и хвала. А то мода пошла — на каждом углу хаять. Армия тех любит, кто с ней по-доброму.

— Это само собой, — поддержал коллегу Блюститель Порядка. — Наша контора тоже со всем уважением, коли к нам с почтением.

Председатель взглянул на Философа, и тот снова взял слово.

— Господа, вы правы и… не правы. Если мы остановим свой выбор на человеке во всех отношениях безупречном, цель не будет достигнута.

— То есть? — недоуменно спросил Политик.

— Дело в том, что ярость, которую вызовет смерть суперположительного героя, невозможно будет направить против неугодных нам лиц и структур. Ведь он никому не мешает. Его все любят. Он всем угоден. Так кто же ответит за случившееся?

— Мы… — тихо проговорил Председатель.

— Разумеется, все будет сделано профессионально, — сказал Философ. — Тем не менее зарекаться нельзя. Возможен и такой вариант.

— Знаем, на что идем, — отрезал Военный. — Но лучше рискнуть, чем сидеть сложа руки и смотреть, что они со страной делают. Сволочи!

С этим все были согласны.

— Мерзавцы!

— Предатели!

— Иуды!

— Спокойнее. Спокойнее! — Председатель повысил голос, и этот не характерный для него поступок погасил страсти. — Никто не сомневается в вашей личной смелости, господа, в противном случае вас бы здесь не было. Пожалуйста, поясните вашу мысль, — обратился он к Философу.

— Если бы я знал, — твердо сказал тот, — что моя или чья-либо из собравшихся здесь жизнь станет той каплей, что переполнит чашу народного терпения, я не задумываясь взошел бы на эшафот и призвал любого поступить так же. Однако очнувшийся от спячки народ должен увидеть истинных виновников творящегося на этой земле беззакония, увидеть и уничтожить их! Вот почему я сказал, что вы правы и не правы. Кандидат должен отвечать высказанным требованиям, но лишь отчасти. Наш герой непременно должен быть уязвим!

Он не должен якшаться с политиками, но иметь к ним доступ. Не должен оскорблять армию и органы правопорядка, но критиковать их. Не должен быть в противостоянии с коллегами, однако занимать такой пост, при котором без недоброжелателей и завистников не обойтись. Он не должен быть крупным коммерсантом, но участвовать в бизнесе. Не должен налево и направо изменять жене, но быть достаточно смазливым, чтобы иметь возможность в любой момент сделать это.

Голос Философа гремел набатом.

— Только так мы сможем всколыхнуть массы, одновременно заронив подозрения и вызвав брожение в умах. Возникнет множество версий, и любой мотив будет казаться правдоподобным. Следствием этой неразберихи станет вывод: ЕГО ПОГУБИЛА СИСТЕМА! Ответственность за убийство будет возложена на политиков, дельцов, чиновников, на всех скопом, без разбора. И они будут сметены вихрем народного гнева.

— И тогда придем мы! — сказал Военный.

Остальные промолчали. Но их глаза были красноречивы.

Председатель пошевелился.

— Журналист, — выдохнул он.

— И не просто журналист, — воскликнул Философ, — а телевизионный журналист. Кумир миллионов!

— Нет возражений? — спросил Председатель. — Тогда перейдем к персоналиям.

.. Три месяца спустя Председатель и Военный сидели в тех же креслах перед камином и пили все тот же портвейн. Разговор не клеился. Наконец Военный мрачно спросил:

— Ну, скольких еще надо убить?

Анна МАЛЫШЕВА

СПОРЫ РАЗУМА

Едва завидев Безымянный город, я уже знал, что город этот проклят.

Говард Ф. Лавкрафт, Безымянный город.

— Я никогда не видел ничего более совершенного! — Сказав эти слова, наш капитан умер.

Говорят, трупы умерших моряков выбрасывали в море. Мы выбрасываем мертвых в космос. Молитву перед выбросом читаю я — корабельный психолог. Я один из немногих, кто еще может это делать. Настоящих священников давно уже нет. На Земле они не нужны, а в космосе — опасны. Если что-то изменится, то не сегодня. Не сейчас.

Это не было самоубийством — клянусь людьми и нелюдьми, населявшими корабль, нашим погибшим кораблем и проклятой планетой, на которую мы опустились. Капитан был убит. Я свидетельствую об этом, вкладывая последний лист бумаги в свой дневник. Завтра на рассвете мы снова отправимся в лес… О, этот зловещий рассвет, зеленые сполохи молний на сизом небе… Есть всего три страха в жизни: первый — родиться, второй — жить, и третий — умереть. Глядя на этот рассвет, я испытываю все три страха сразу.

Мы были в рейсе уже несколько лет. Я знал капитана, как самого себя, и не очень удивился, когда он пришел ко мне исповедаться. У меня тоже были к нему вопросы. Прежде всего, я спросил, почему мы переменили курс.

— Я не желаю, чтобы меня выбросили в космос. Хочу быть похороненным в земле, — сказал он.

Рано или