Белая ложь - Данил Харченко

которая всегда держит зонт над чужими головами, даже если сама промокает. Она организовывала всё — от вечерних чтений до весеннего бала, который теперь, к слову, стал ежегодным и официальным событием в университетском календаре.

Но утром она просто исчезла.

Комната 307 в «Брайер-Холле» выглядела так, будто её оформляли по каталогу Bloomingdale’s. Четыре кровати, каждая со своей индивидуальностью: у Клэр — с шёлковым покрывалом цвета крем-брюле и фарфоровой куклой у изголовья; у Одри — темно-синяя с золотыми подушками и настольной лампой в виде лебедя; у Вероники — беспорядочная, с разбросанными журналами Rolling Stone и коллекцией кассет в коробке из-под обуви; и у Джиневры — аккуратная, со стопкой книг в мягких обложках и пледом, купленным на блошином рынке в Чикаго.

На полу лежал мягкий восточный ковёр, явно настоящий — такой, по которому боишься ходить даже в тапочках. На стенах висели постеры Blondie, Bowie и немного нелепое расписание занятий, украшенное наклейками из журнала Seventeen. Воздух был пропитан смесью духов — Poison от Dior и ванильного лосьона. Окно было приоткрыто, и в комнату проникал свежий морозный воздух, от которого казалось, что всё стало чуть прозрачнее.

Утро началось, как любое другое.

Джиневра распахнула глаза, потянулась к круглым очкам, лежавшим под подушкой, и медленно села, кутаясь в длинный вязаный кардиган молочного цвета. Её тёмная кожа слегка блестела от ночной жары, а волосы, собранные на ночь в аккуратный пучок, теперь выбились в стороны. На тумбочке рядом стояли три книги по философии и винтажные духи с медным колпачком. Она потёрла висок и прищурилась.

— Клэр недавно ушла? — спросила она, поправляя очки и всматриваясь в идеально заправленную постель напротив. Голос был глуховатый, чуть осипший от сна, но спокойный.

Одри сидела на краю своей кровати, перебирая аккуратно разложенные на покрывале шёлковые ободки. На ней была светлая хлопковая рубашка с острым воротником и жемчужная брошь на уровне ключиц. Её каштановые волосы, уложенные с вечера плойкой, мягко спадали на плечи.

— Я не слышала, как она уходила, — произнесла она, не отрывая взгляда от ткани, немного рассеянно.

— И я, — пробормотала Вероника, стоя перед зеркалом с расческой в руке. Она расчёсывала медные пряди, густые, с ярким отблеском. На ней был бордовый джемпер с логотипом университета — немного рваный у ворота, с вытянутыми рукавами — и массивные серебристые клипсы, блестевшие, как мишура на витрине универмага. На ногтях — остатки чёрного лака. На губах — вишнёвый блеск.

Когда все утренние сборы были завершены — волосы приведены в порядок, губы покрыты блеском, а рубашки аккуратно заправлены в тёмные шерстяные юбки, — девушки вышли из комнаты. Джиневра шла первой, слегка пригладив пучок. Одри замедлила шаг, поправляя брошь. Вероника же закрывала дверь ногой, закидывая на плечо джинсовую куртку с нашивками.

В коридорах Грей-Холла пахло воском и мокрым деревом — на первом этаже мыл полы уборщик Трой, в наушниках от Walkman. Где-то на лестничной площадке прозвенел колокольчик — миссис Пенбрук, сухощавая секретарь факультета истории, шла с подносом: бумажные стаканчики с кофе, сверкающие крышечки и несколько каштановых маффинов на салфетке. В стороне кто-то крутил замок шкафчика, хлопнули двери — жизнь в «Хиллкресте» шла по расписанию.

Кто-то из мальчиков из «Львиного братства» спорил у окна о том, у кого в гараже стоит новенький Pontiac Firebird. На стенах — постеры грядущих мероприятий: бал, книжная ярмарка, «Рождественский балет» с постановкой Щелкунчика, в котором, к слову, Клэр играла Фею Конфетной страны.

Но Клэр не было. Ни в кабинете французской литературы, ни на факультативе по фотографии, ни даже в стеклянной лаборатории на четвёртом этаже, где она обычно засматривалась в микроскоп.

Неделя прошла. Затем ещё одна. И тишина.

Никаких звонков. Ни одной телеграммы. Ни открытки — ни с Эйфелевой башней, ни с залитым солнцем фасадом мадридского кафе.

А ведь обычно всё было иначе. Клэр всегда предупреждала.

Если её отец, мистер Геральд Ланкастер, владелец многомиллионной косметической империи Lancaster Élégance, уезжал в деловую поездку, она ехала с ним. Училась. Смотрела, как выстраиваются цепочки логистики, как принимаются решения, от которых зависит судьба коллекций губной помады и духов. Это должен был стать её бизнес, её будущее.

Обычно она отправляла открытки с лёгкими подписями на обороте: «Милан прекрасен, но я скучаю по библиотеке. Передай привет Рони.» Или: «Париж пахнет жасмином и кофе. Привезу тебе пробник новой линейки теней.»

Когда она возвращалась — всегда с подарками. Небольшие тканевые мешочки с золотыми лого, крошечные баночки духов, новые ленты для волос, винтажные броши, один раз — даже кроссовки, которых в США ещё не было в продаже.

Но теперь — ничего. Ни следа.

Февраль навалился как мокрая шерстяная шаль. Всё в «Хиллкресте» стало вязким, холодным и липким. Влажный снег превращался в корку льда на ступенях. Даже кофейни на кампусе перестали играть музыку громко — будто сам воздух стал тише.

Девушки сидели в спортзале, в дальнем углу, прямо на матах, пахнущих потом, пылью и давно засохшей резиной. На них были одинаковые спортивные формы: белые футболки с эмблемой «Хиллкреста» — золотой герб на бордовом фоне, и темно-синие шорты, которые соскальзывали с бедра, если не завязать шнурок покрепче.

Где-то сбоку играла музыка — Eye of the Tiger. Девочки из команды чирлидерш репетировали пирамиду у зеркал. Скрип кед, звонкий смех, хлопки ладоней. На вершине конструкции, конечно, сияла Джемма МакГинес — блондинка с улыбкой модели из журнала Cosmopolitan, крутившая в руках золотой помпон. Её майка была завязана узлом, и выглядела она так, будто готовилась к кастингу в клип Wham!.

— Может, Клэр сбежала с каким-нибудь парнем? — прошептала Джиневра, слегка склонившись вперёд, словно боясь, что её услышат через всю площадку.

— У неё не было парня. Мы бы знали, — буркнула Рони, затягивая свои рыжие волосы в узел.

Одри ничего не сказала. Только пожала плечами, прикусила губу, перевела взгляд на Джемму, которая уже второй раз едва не упала с пирамиды.

— Если бы Клэр была здесь, она бы их так раскритиковала… — тихо сказала она, скрестив руки на груди.

— Да, она бы их порвала, — хмыкнула Вероника. — Помнишь, как она перекроила их костюмы за ночь до шоу?

— Или как она заставила Лесли выучить речь на французском. Лесли до сих пор боится слышать слово бал.

Они засмеялись. Негромко. По-настоящему. Первый раз за долгое время.

Но смех быстро затих. Потому что что бы они ни говорили — без Клэр всё как будто замерло.

Когда Клэр была рядом, университет работал как часы. Все знали, куда идти,