Семеро с Голгофы - Энтони Бучер

– Что ж, мне трудно винить тебя. – Курт поднялся со стула. – Если ты так много знаешь. Больше, чем полиция. Но, Мартин, помимо всего прочего, ты знаешь меня.

– Вот это-то меня больше всего и смущало. Не похоже это на тебя. Я не мог быть ни в чем уверен. И потому не пошел в полицию.

– Что ж, спасибо. – Курт заметно повеселел. – Извини, ты не сдержался. Я должен был бы сразу поблагодарить тебя за то, что вернул мне ключ. И в знак признательности расскажу тебе сейчас все.

– Все? – «Какие еще меня ждут открытия», – подумал Мартин.

– Но перед тем как начать… Что это за символ, что ты упомянул? Семеро… с Голгофы? Точно. Семеро с Голгофы. В газетах я ничего подобного не читал.

– А о виньярах ты что-нибудь слышал?

– Нет.

Мартин коротко передал Курту содержание рассказанной Ленноксом истории. В конце ее Курт задумчиво покачал головой.

– Что ж, всякое бывает, – с сомнением проговорил он. – Историю я знаю плохо, а о ересях – вообще ничего. Повторяю, все может быть. Но в любом случае в Швейцарии я ничего не слышал об этих – как ты их назвал? – виньярах и об их Семерке. Не думаю также, чтобы у дяди Хьюго были политические враги.

А теперь послушай, что я тебе расскажу. Ты сказал, что все знаешь про Лупе. Что ж, отдаю должное твоему уму – ты умеешь складывать кубики. По словам Моны, чувствует себя Лупе неплохо. Хотелось бы самому в том убедиться. Мне ее страшно не хватает. Но если кто-нибудь заподозрит, а генерал узнает, что… Ты ведь не выдашь нас, Мартин?

– Можешь мне доверять.

– Хорошо. Ты, верно, знаешь, что я давно люблю Лупе – почти с нашей первой встречи прошлой осенью. Мы с ней… – Курт запнулся в поисках слова и, так и не найдя его, продолжил, поощренный сочувственным взглядом Мартина, – …с рождественских каникул. Все случилось перед ее отъездом в Лос-Анджелес под самое Рождество. И с тех пор мы вместе. – Курт снова замолк. Он был не из тех, кто легко говорит о своей личной жизни – это не в последнюю очередь и нравилось в нем Мартину, – так что признание явно давалось ему с большим трудом. – О своем положении Лупе узнала месяц назад. Мы оба испугались. Казалось ведь, так осторожны были. И вот… если тайное станет явным, генерал с ума сойдет. И разразится дикий Scandal, и все будет ужасно. Мы не знали, что нам делать.

Нужно было найти врача… но мы не знали никого, кто бы… сделал, что требуется. А спрашивать Лупе боялась, потому что люди могли догадаться, зачем ей это понадобилось. Потом, как-то вечером, Лупе случайно услышала, как одна девушка – не уверен, что она была вполне трезва – говорит своей приятельнице, что уже два раза удачно выпуталась. Так Лупе узнала имя врача. Мы не сомневались, что врач это хороший, но дорогой, потому что девушка из богатой семьи.

Ну а я тем временем написал дяде, который как раз только что приехал в Нью-Йорк, что мне очень нужны деньги, и попросил одолжить некоторую сумму. Вот что он мне ответил, сейчас покажу. – Курт встал и открыл ящик стола. Мартина охватило нетерпение. Это письмо явно должно пролить свет на мотив убийства.

– Прошу. – Курт протянул ему конверт.

«Lieber Kurt, – читал про себя Мартин, с некоторым трудом разбирая старомодный немецкий слог доктора Шеделя. – Du kannst ja garnicht wissen, wie es mich frеut, zum erstenmalе in Amerika anzukommen. Die frisсhe Luft dieses freien, friedlichen Landes[37]… – Мартин иронически улыбнулся и следующие три абзаца, в которых автор послания восхищается безмятежными свободами Америки, пропустил. В докторе Шеделе причудливо сочетались глубокий ум и простодушие. – In Bezug auf Deinen letzten Brief…» – прочитал он наконец и сосредоточился. Глаза у него разве что на лоб не полезли.

«Что касается твоего письма, – продолжал (в свободном переводе) доктор Шедель, – то оно напомнило мне, что в течение долгого времени я оставлял в небрежении дела моего единственного из живых родичей. В полной мере наслаждаясь и письмами твоими, и обществом, я никогда не задумывался о том, что могу оказать тебе какую-либо помощь. Человек я небогатый, но кое-какими средствами обладаю. По-моему, я говорил тебе, что все свое состояние (если столь высокое понятие уместно в данном контексте) я оставляю нескольким швейцарским университетам и благотворительным организациям; часть его пойдет также на создание в рамках университета, где я работаю, шеделевской кафедры Всеобщего Мира (это можно счесть суетным желанием обессмертить свое имя, но, надеюсь, дело того стоит). Так что, даже признаваясь все в том же небрежении, не вижу, как бы я мог изменить завещание и лишить вышеупомянутые институты их доли; тем не менее при жизни я, разумеется, буду делать для тебя все, что в моих силах. Через две недели я окажусь в Беркли, и ты сможешь, если угодно, посвятить меня в подробности, а не хочешь – так и нет нужды. В любом случае прошу тебя воспринимать мою помощь не как заем, а как подарок. Если же она нужна тебе срочно и ждать две недели ты не можешь, телеграфируй мне сюда, в Нью-Йорк».

Дальше в письме пошла речь о расписании лекционного турне доктора Шеделя, и Мартин отложил его в сторону.

– Полиции ты это показывал? – спросил он.

– Да. Там взяли для проверки другие дядины документы, послали их на почерковедческую экспертизу, и специалист оказал мне честь, подтвердив, что письмо подлинное. Только после этого меня отпустили домой.

– Ну да, конечно, – пробормотал Мартин. Письмо устранило любые сомнения насчет мотива, какой мог бы быть у Курта. Если доктор Шедель жив, он всегда может рассчитывать на его финансовую поддержку. Если мертв, у него нет ни малейших оснований претендовать на дядины деньги.

– Наверное, лучше всего будет, – прервал молчание Курт, – если я доскажу тебе все до конца, как и сержанту Каттингу.

– А что, есть еще что-то?

– Ты же не знаешь пока, почему мой ключ оказался именно там, где ты нашел его, – напомнил Курт.

Мартин кивнул. Сочувствие к Курту на какое-то время ослабило его детективную лихорадку.

– Итак, – продолжал Курт, – пятница, вечер. После ужина я переговорил с дядей, и он пригасил меня зайти в половине десятого.

– Знаю, я слышал ваш разговор.

– Ах, вот как? Тебе и это известно? Тогда непонятно, как ты