Семеро с Голгофы - Энтони Бучер

Но погружение в мир прерафаэлитов было остановлено мужским голосом, пожелавшим ему с сильным славянским акцентом доброго вечера. Мартин поднял голову и увидел доктора Лешина, взиравшего на него с улыбкой.

– Привет, – буркнул он, явно не выказывая уважения, какового достоин профессор, преподающий в Беркли по программе обмена. – Наслаждаетесь жизнью?

– Ну да. – Доктор Лешин сверкнул безупречно белыми зубами. – Занятная вечеринка, верно?

– Так обычно и бывает. Никто ни за кем не ухаживает, и всем хорошо. О, прошу прощения. Мисс Моралес – доктор Лешин.

Славянин непринужденно поклонился, отнюдь не пытаясь скрыть мелькнувший в его глазах огонек. Только тут Мартин с некоторым раздражением сообразил, почему гость из Праги подошел к нему. Мона с некоторым смущением улыбнулась в ответ.

– Как миссис Лешин? – с нажимом поинтересовался Мартин.

– Да все отлично. – Доктор Лешин обежал взглядом комнату. – Вон она, веселится вовсю.

Мартин посмотрел в ту же сторону и увидел стройную, ослепительную в своем развевающемся платье Таню Лешину. Она танцевала вальс Штрауса с Полом, которому, судя по виду, это занятие было явно не по душе. Что-то в голосе доктора Лешина позабавило Мартина. Оказывается, если дело касается жены, этот неисправимый ходок вполне способен на ревность – даже к Полу, а скорее – к Штраусу.

– Вы видели последний советский фильм, мистер Лэм, его в Сан-Франциско показывают? – спросил доктор Лешин, с трудом отводя взгляд от танцующей пары, и, услышав отрицательный ответ, пустился в нудный, впрочем, проницательный анализ его достоинств. Речь его, однако, была прервана появлением Борицына.

– О чем это вы тут говорите, доктор Лешин? – спросил аристократ-изгнанник.

– О новом советском фильме. На мой взгляд, это, возможно, самый…

– Доктор Лешин! – Борицын, казалось, был оскорблен до глубины души. – Немыслимо, чтобы человек вашего интеллектуального уровня попался на удочку пропаганды Советов, которой они хотят нас отравить! В моих глазах…

– Мартин… – прошептала Мона.

– Да?

– Если они будут продолжать в том же духе… мне бы еще немного вина.

Незаметно для русских диспутантов, которые быстро разгорячились настолько, что английских слов уже не хватало, чтобы выразить всю глубину чувства, Мартин подхватил бокалы, свой и Моны, и отошел в сторону. По пути он заметил, что очередной несчастной жертвой филологических разысканий мистера Морриса стала Синтия.

Мартин вошел в кухню, завертел головой в поисках спиртного и наконец увидел выстроившиеся в ряд бутылки. Наполняя бокалы, он почувствовал на плече прикосновение чьей-то ладони, обернулся и увидел, что это Синтия.

– Сигареты не найдется? А то у меня кончились. – Он охотно протянул ей пачку. – И уж раз ты все равно виночерпием работаешь, может быть, и мне нальешь?

– «Анжелику»?

– Да боже упаси. А что, твоя креолочка «Анжелику» предпочитает? – Синтию передернуло. – Нет, мне бурбон. Неразбавленный.

Дождавшись, пока бокалы будут наполнены, Синтия подняла свой: «За филологию!» – и залпом опорожнила его. Мартин последовал ее примеру.

– Уф! – выдохнула Синтия. – По часам десять минут, а по ощущению десять часов я слушала лекцию о том, что слово bosom (грудь) того же происхождения, что и слово besom, потому что швабские крестьяне были плоскогруды и, чтобы расширить объем груди, дышали через соломенную трубку. Какое счастье, что я не швабская крестьянка! – Она не без удовлетворения скосила взгляд на свою пышную грудь.

– Ты не одна, кого это радует, – осторожно подхватил Мартин.

– Очень мило с твоей стороны, дорогой. Я и не думала, что ты обращаешь внимание на такие вещи. Подумать только, неужели этот деятель действительно верит в весь этот словесный мусор!.. Слушай, Мартин, – Синтия внезапно круто сменила тему, – тебе нравится миссис Лешин?

– Я почти не знаю ее. Был у них дома не больше одного-двух раз. Хозяйка она хорошая… как будто неглупа.

– Ты же знаешь, что я не про это спрашиваю. Как она тебе как женщина – привлекательная?

– Ну, это что кому нравится. На мой вкус, пожалуй, немного худощава.

– Худощава? Да что же ты за человек, Мартин, всегда всем угодить хочешь! Худощава? Да она просто худышка, кожа да кости, она… швабская крестьянка! – Синтия налила себе еще виски и, довольная своим mot juste[42], залпом выпила.

– Что-то я не пойму… – Мартина удивила эта внезапная вспышка.

– Мартин, дорогой, а ты вообще когда-нибудь что-нибудь понимаешь? Ладно, беги к своей креолочке, она заждалась «Анжелики». А тетя Синтия пока побудет тут наедине со своим бурбоном.

Вытянув вперед руки с полными бокалами, Мартин вернулся в гостиную. Какая-то добрая душа, нашедшаяся посреди всей этой толчеи, следила за граммофоном, твердо придерживаясь одного и того же репертуара: Штраус-Легар-Кальман. Обнаружив, что подушка у окна опустела, Мартин поискал глазами вокруг и увидел Мону вальсирующей с доктором Лешиным. Это его раздосадовало: следующим чувством было досада на эту досаду.

– Ну и что ты обо всем этом думаешь, Мартин? – услышал он голос Алекса.

«Я думаю, – едва не сорвалось у него с языка, – что тебе стоило бы пойти на кухню и позаботиться о том, чтобы Син перестала валять дурака», – но он сдержался – не его это дело – и просто спросил:

– Обо всем – это о чем?

– О фантазиях твоего любимого доктора Эшвина, – ответил вместо Алекса Пол.

– Я как раз рассказывал Полу, – пояснил Алекс, – об идеях, что развивал вчера вечером доктор Эшвин.

– Мне они кажутся довольно разумными, – пожал плечами Мартин.

– Разумными? – Пол с особенной силой запыхтел трубкой. – Дорогой мой Мартин, это тебе не детективный роман. Жизнь одними только логическими построениями не вычислишь. Если что-то кажется разумным, но на самом деле представляет собой фантазию, то тут и рассуждать не о чем.

– И все же мне кажется, что в его словах может заключаться правда, – спокойно возразил Алекс.

– Ну, наши мнения вряд ли так уж интересуют убийцу, – заключил Пол. – Бесплодный спор.

За весь вечер это было единственное упоминание об убийстве, и все же Мартина не покидало ощущение, что в этом кратком обмене репликами сквозил важный смысл, который ему никак не удавалось ухватить. Быть может, утешал он себя, все дело в бурбоне.

Музыка оборвалась, и он увидел направляющуюся в его сторону Мону. Доктор Лешин, галантно поцеловав даме руку, поспешил на выручку жене, которую, судя по жестикуляции, Борицын втянул в очередную дискуссию по поводу упадка русского балета.

– Спасибо, Мартин. – Мона взяла протянутый ей бокал. – Пошли присядем где-нибудь.

Подушку у окна успели занять Чак и Мэри, но они пристроились на полу подле рояля.

– Мартин, ради бога, – серьезно сказала Мэри, потягивая вино, – не оставляй меня больше с ним одну, даже если я попрошу принести мне