Семеро с Голгофы - Энтони Бучер

провели на кухне, знает один только бог. Впрочем, приблизительно подсчитать можно, исходя из объема бутылки виски, каковую они твердо решили опустошить до дна и решение свое успешно осуществили. Незадолго до этого на пороге появилась Мона. Мартину показалось, что произошло это в тот момент, когда Синтия учила его танцевать танго – в результате чего оба, истерически хохоча, рухнули на пол.

– Мартин, я ухожу, – сообщила Мона, даже не улыбнувшись.

С превеликим достоинством Мартин встал на ноги.

– Одну минуту, – пьяно-торжественно промямлил он, – сейчас найду свое кальто и папку и провожу тебя…

– Мартин, – захихикала Синтия, – ты сказал: кальто и папку.

– Ну и что в этом смешного?

– Кальто и папку!

– А-а, понял. Действительно, глупо. Я никогда не ношу папку. Занятная оговорка, Мона. И все же, если ты дашь мне минуту, чтобы я поискал кальто…

– Не стоит твоего беспокойства, – негромко ответила Мона. – Мистер Борицын приехал сюда на машине, он отвезет меня домой. Если угодно, поехали с нами; впрочем, не хочу портить тебе удовольствие.

И она вышла из кухни.

Следующее, что хоть сколь-нибудь ясно вспомнилось Мартину, когда наутро он попытался восстановить события минувшего вечера, было громкое исполнение «Городской таверны» под аккомпанемент Мэри. Далее – смутный образ Алекса, какого-то усталого и несчастного, а также залитое краской лицо девушки, которую Мартин видел впервые, – она возвращалась с балкона, где у нее было свидание с доктором Лешиным.

Затем еще один головокружительный миг, когда, оказавшись в коридоре, ведущем из гостиной, Мартин и Синтия натолкнулись на миссис Лешин, которую кто-то упорно и страстно целовал. К тому времени доктор Лешин уже остановился блуждающим взглядом на том объекте, что занимал его, при всей ревности, больше жены, и та, видно, решила и сама немного позабавиться. В первый момент Синтия презрительно фыркнула, недовольная, вероятно, тем, что нашелся кто-то, заинтересовавшийся швабской крестьянкой; а затем с изумлением – как и Мартин – вытаращилась, убедившись, что уединился с Таней не кто иной, как обычно столь правильный Пол Леннокс. Трубка его куда-то исчезла, и он азартно входил во вкус происходящего.

Через какой-то трудно определимый промежуток времени Мартин оказался с Синтией на балконе. Этот эпизод разительно отличался от первой сцены в этом же интерьере. На сей раз не было никаких дискуссий на тему любви – одни лишь поспешные сладострастные поцелуи и жадные ласки. Мартин плавал в набегающих одна на другую волнах бурбона, что не помешало ему с удовольствием ощутить вкус явно не швабских гранатов.

Ласки Мартина становились все более настойчивыми, Синтия дышала все тяжелее.

– Милый, – простонала она, запуская пальцы в его растрепанные волосы. – Пол, милый… Пол…

На какой-то миг Мартин, к собственному недоумению, совершенно протрезвел. Пол… Это имя было бессознательным и автоматическим откликом Синтии на любовные ласки. Ладони Мартина перестали блуждать по ее телу, губы сомкнулись, и в голове замелькали обрывки слов и эпизодов, объясняющих, быть может, подобную реакицю. Их было немало. Выпады Синтии против Тани Лешиной… беглый разговор Пола и Алекса в начале вечеринки… Два визита Синтии в Сан-Франциско к врачу…

Синтия, почувствовав, что ласки оборвались, стали выражать сему свой протест на отборном биллингсгейтском[45] жаргоне.

На балконе возник Алекс и забормотал что-то в том смысле, что пора ехать домой. Мартина это весьма порадовало. Он был напуган, но чем – вспомнить так и не смог.

Как выяснилось впоследствии, домой их всех отвез Чак Уизерс, а до постели Мартина довел Алекс. И никто – Мартин прежде всего – так и не осознал, что сам же он создал некий прецедент, свидетельствующий, что опьянение и вытекающая из него похоть могут оказаться бесценной нитью для будущего доктора Ватсона.

6. Избыточное алиби

Все это происходило в субботу. Воскресенье же, естественно, стало самым кошмарным днем в жизни Мартина. Проснулся он вскоре после полудня, и голова у него гудела, как пустой котел. Будильник, как выяснилось, свое отзвонил, но сна ни в коей мере не потревожил. Мартин пропустил мессу, а во рту… впрочем, ни одно из привычных уподоблений, включая пустыню Сахару или мотоциклетные краги, в данном случае не подходили.

Мысли путались. Ясно было только одно – он должен извиниться перед Моной. Одеваясь, он перебрал несколько возможных вариантов покаяния, но, когда более или менее привел себя в порядок при помощи устрашающего количества кофе и томатного сока (разбавленного уорчестерским соусом), обнаружилось, что Мона уехала в Сан-Франциско (скорее всего, навестить Лупе, подумал Мартин) и не вернется до конца дня.

По дороге в библиотеку Мартин столкнулся с Полом, выглядевшим почти так же безобразно, как он, и Алексом, не преминувшим выразить неудовольствие теми, кого приходится силком укладывать на ночь в кровать. Эпизод получил литературное завершение. Мартин в полном отчаянии погрузился в чтение и в один присест проглотил от начала и до конца роман Гуцкова[46].

Коль скоро дело приняло такой оборот, Мартин решил увенчать этот ужасный день посещением воскресного ужина в Международном доме. Он выслушал все выступления и лишь затем удалился к себе, лег и почти сразу погрузился в благословенный сон.

В понедельник он уже чувствовал себя лучше, более или менее спокойно перенес скучнейшую лекцию Хагмана о «Молодой Германии»[47], ради которой, собственно, и корпел накануне над романом Гуцкова, и к тому времени, когда надо было идти на занятия с доктором Эшвином, пришел в свою обычную хорошую форму.

После того как перевод фрагмента из «Махабхараты» (не чрезмерно, надо признать, удачный, ибо Мартин к нему должным образом не подготовился) был закончен, он, бесповоротно решив, что субботнего вечера и воскресного дня просто не существовало, затеял оживленную дискуссию по поводу сравнительных достоинств изображения бессмертного обитателя квартиры на Бейкер-стрит в романах и новеллах.

Приблизительно через час доктор Эшвин взглянул на часы:

– Очень жаль, мистер Лэм, но у меня назначена встреча, иначе я пригласил бы вас пообедать вместе. Откровенно говоря, мне нужна ваша голова на предмет получения некоторых специфических сведений. Не могли бы вы заглянуть ко мне нынче вечером?

– У меня репетиция. Премьера назначена на пятницу, и неделя мне предстоит весьма и весьма тяжелая.

– А на полчасика после репетиции?..

– Не слишком ли будет поздно?

– Ничего страшного. То есть если это вас не слишком обеспокоит.

– Да нет, ничуть.

– Вот и хорошо. И пожалуйста, мистер Лэм, приходите один.

Мартин в некоторой растерянности кивнул.

Остаток дня получился суматошным. Сначала лекция доктора Лешина, на протяжении которой профессор, что немало смущало Мартина, бросал на него заговорщические взгляды