Искатель, 1999 №3 - Керен Певзнер

первой полосе смотрел благообразного вида старик с окладистой бородой. Заголовки, высотой в три дюйма, кричали: «Убит православный священник!», «Официальный представитель Русской православной миссии, архимандрит Иннокентий, выражает решительный протест!», «Полиция выходит на след злоумышленников». Я принялась за статью:

«Сегодня ночью в Русской православной миссии (Белая церковь) был убит отец Андрон, православный священник церкви святой великомученицы Варвары. Он был зарезан большим кухонным ножом для резки хлеба, итальянского производства. Священник умер от раны в шею. По словам сестры Ефросиньи, монахини, находившейся в церкви, к отцу Андрону пришел посетитель. Ни лица, ни возраста она не знает, посетитель был в черных очках, несмотря на сумерки. Сестра Ефросинья несколько раз проходила мимо двери отца Андрона, где он беседовал с посетителем. Разговор был тихий. Ей удалось расслышать несколько слов. Одно из них было слово «наркотик».

Далее шли рассуждения журналиста о состоянии преступности в стране, и в Иерусалиме в частности. Выражались опасения, что этот случай отрицательно повлияет на приезд паломников в 2000 году. В конце статьи выдвигались предположения о связи священника с русской мафией и колумбийским картелем. Я не стала читать больше эту чушь, отложила газету и задумалась.

Через несколько минут я подняла телефонную трубку и набрала номер, записанный совсем недавно. Поговорив недолго, я вышла из своего кабинета и заперла дверь. Проходя по нашему длинному коридору, услышала взрыв хохота. В маклерской конторе определенно что-то праздновали. Дверь была открыта. Я мельком увидела, что за столом сидели Додик, пухлая секретарша, имени которой я так и не знала, незнакомая парочка и редактор местной рекламной газетки.

Додик, увидев меня, выскочил из-за стола и бросился ко мне. В одной руке он держал бутылку шипучки «Фантазия», в другой — чашку.

— Валерочка, — встал он у меня на дороге, — выпей с нами, мы празднуем.

Было видно, что он явно набрался. Кроме «Фантазии», на столе красовались почти пустая бутылка «Столичной», рижские шпроты, тарелка с орешками и кисть винограда.

Я отстранила его, иначе он бы упал на меня. Я совершенно не хотела присоединяться, но и портить отношения с соседями мне тоже не нужно было.

— Что празднуете? — спросила я.

Додик пьяно ухмыльнулся и обратился к собутыльникам:

— Что празднуем, ребята, не помните? — он почесал затылок и пожал плечами. — Я не помню.

— Додик, ты же две квартиры продал, новые. Получил хорошие комиссионные от подрядчика, — сказал редактор рекламного листка.

— Правда? — удивился он. — А я, дурак, забыл. Леруня, прошу, — он протягивал мне уже полную чашку с розовым вином.

— Нет, спасибо, Додик, я ухожу, мне надо идти, пусти меня.

Он крепко вцепился в рукав, я даже подивилась такой силе в тщедушном теле.

Я резко дернула его руку вниз.

— Хватит, Додик, иди умойся и приведи себя в порядок, — он был весь облит вином, — а мне надо идти.

Нервы были на пределе, напряжение последних дней сказывалось буквально во всем — у меня разламывалась голова, я изо всех сил сжимала руль, не давая рукам дрожать. Мысли были об одном: «Только бы не потерять управление!» Я старалась не превышать скорости, и если бы на дороге случилась пробка, наверное, выскочила бы из машины и принялась стучать кулаками по капоту.

На мое счастье, пробок по дороге в Тель-Авив не было. Наверное, у меня есть специальный ангел-хранитель, заботящийся о стервозных дамочках в высшей стадии душевного раздражения.

К клинике «Ткума» я подъехала через сорок пять минут после выезда из Ашкелона. Меня уже ждали. Охранник на проходной нажал на кнопку, ворота распахнулись, и я въехала на территорию больницы. Остановив машину около входа в здание, я через одну преодолела ступеньки и постучалась в кабинет к доктору Рабиновичу.

Доктор поднялся мне навстречу. Круглые очки а-ля Джон Леннон он снял и положил на стол.

— Садитесь и переведите дух, — сказал он мне вместо приветствия.

Я упала на жесткий стул:

— Здравствуйте, Игаль. Вы сказали, что я могу обратиться к вам за помощью, если понадобится, и вот я тут.

— Что случилось? — серьезно спросил доктор.

— Я не знаю, как сказать, но в общем… — я протянула ему газету. Он внимательно просмотрел все заголовки, потом аккуратно сложил ее и обратился ко мне:

— Вы считаете, что и это — дело рук Яира Бен-Ами? Только на том основании, что этот несчастный был убит так же, как мои коллеги, — чем-то вроде кухонного ножа? Кстати, полиция нашла орудие преступления?

— Понятия не имею…

— Ну вот, — заметил он. — Даже эта общность недоказана.

— Я вовсе не подозреваю Яира, — сказала я. — Он действительно ни при чем.

Я вкратце рассказала курьезную историю о джинсах. Он посмеялся.

— Игаль, — сказала я, — мне кажется, между этими тремя убийствами есть связь.

— С чего вы решили?

— Не знаю, — честно ответила я. — Нутром чую.

— Что ж, это серьезная причина, — сказал он. — Очень серьезная.

— Перестаньте ехидничать! — я взорвалась. — Лучше напрягите свой мыслительный аппарат и подумайте, что может быть общего между психиатром и священником! А если не хотите напрягаться, то я сама вам скажу: исповедь! И тот, и другой — исповедники, и к тому, и к другому люди приходят рассказывать о самом сокровенном!

Его глаза удивленно расширились.

— Действительно… — пробормотал он чуть смущенно. — Надо же… Я как-то… — он откашлялся. — И врачи, и священники работают с людьми, причем с людьми несчастными, слабыми. Сильный и счастливый к ним не пойдет, ему без надобности. А вот человек в горе, которому надо рассказать, что его тревожит и мучает, придет и попросит помощи.

— Убийца приходил к ним исповедоваться, — подхватила я, — излить душу. А потом убивал, понимая, что никакая клятва Гиппократа или тайна исповеди не спасет! Такие признания не задерживаются долго. Поэтому, выговорившись, он заставлял своих собеседников молчать — самым кардинальным способом. У царя Мидаса ослиные уши.

— Что? — он непонимающе взглянул на меня.

— Я вспомнила сказку, читала в детстве. У царя Мидаса были ослиные уши, и он не хотел, чтобы об этом знали. Но стричься ему надо было, поэтому он приказывал убивать каждого цирюльника, который приходил его стричь. А одного, молоденького, он пожалел и отпустил. Тот не смог держать в тайне то, что видел, пошел в лес, вырыл яму и выкрикнул туда: «У царя Мидаса ослиные уши!» А потом на том месте вырос тростник, и дудочки, сделанные из этого тростника, напевали сами по себе эту сакраментальную фразу: «У царя Мидаса ослиные уши!» Я только не пойму, кто наш убийца — Мидас или цирюльник? Думаю, что цирюльник, ведь это ему, а не Мидасу нужно было выговориться.