Дочь поэта - Дарья Викторовна Дезомбре

ладонью по моим ледяным, чуть дрожащим пальцам. — Замечательные. Я так впечатлился, что даже нашел в сети ваши научные работы по Баратынскому. И контраст между академическим стилем и поэтическим… Кхм. Очень неожиданный. Вы, похоже, уникальная девушка, Ника.

— Э… Спасибо. — Я дернулась на стуле.

— Скажите-ка, вы сейчас заняты?

— Я принимаю экзамены в июне. — Он убрал руку, снова принявшись за мороженое, и я едва удержалась, чтобы самой не схватить эту теплую ладонь. — А потом каникулы два месяца.

— Пам-пам-пам! Счастье преподавательского труда. Значит, свободна. — Он облизнул ложку и откинулся на спинку. Оглядел меня повеселевшим глазом. — Я вот тоже, свободен как ветер. Старичок-пенсионэр. Сею хаос, пожинаю стишки. Иногда получается. Но дело это одинокое, местами даже тоскливое, да. — И добавил с той же легкой интонацией: — Не хотите ли поработать у меня? Литературным секретарем?

Я ошарашенно молчала. Он вдруг смутился.

— Я имею в виду — во время ваших каникул. Мне, видите ли, уже давно пора вручить Госпремию. А для этого лауреату требуется навести порядок в делах. Не финальный, но, кхм, предфинальный. Нужно, чтобы в жизни появилась вместо хаоса какая-то стройность.

— Сообщить реальному существованию энергию литературы, — прошептала я.

— Именно, Ника! — Он почти умоляюще заглянул мне в глаза. — Это буквально на пару вечеров в неделю. Платить много не смогу, мы, поэты, не наживаем себе палат каменных, но…

— Я согласна, — выпалила я.

Он просиял.

— Правда? Вот это удача так удача! Каким подарком может обернуться случайная встреча, а?

Действительно. Я старалась сдержать рвущийся из горла счастливый всхлип. Получилось! Неужели получилось?!

А он, прощаясь на крыльце заведения, вдруг потрепал меня нежно по затылку.

— Приглашаю вас завтра к себе в деревню на ужин. Захватите с собой какие-то вещички, обидно будет прерывать вечер, чтобы успеть на электричку, или не выпить, ежели вы, как вся молодежь, теперь рулите.

Я кивнула — хорошо.

— Вот и отлично! Тогда до завтра! Адрес вышлю.

Слава ждал меня у метро. Едва заметив его в толпе, я бросилась к нему на шею и наконец разрыдалась. Он что-то пытался спросить, потом забросил это дело и просто гладил по лицу, вытирая залитые слезами щеки. А я плакала все слаще, вспоминая тепло совсем другой руки. Внезапный, полный ласки жест: от шеи вверх к затылку.

* * *

«Все поэты — нарциссы своей чернильницы», — писал как-то Тютчев Горчакову. Теперь-то я понимаю, что Госпремия была нужна ему как та самая жирная точка. В назидание литературным критикам, окололитературным сплетникам, внелитературным недоброжелателям. Точка, после которой можно и о душе подумать. Для меня же его сорочья страсть к собиранию всех золоченых кубков обернулась тем самым надсадным скрежетом транспора — стрелки перевели, и поезд моей судьбы рванул по предназначенному ему пути.

Деньги он и правда положил мне мизерные. Оправдываясь за позорные финансовые условия, говорил, что предлагает в нагрузку к себе, мэтру, не побоюсь этого слова, кхе-кхе, российского Парнаса, жизнь на свежем воздухе в престижном дачном месте. Я не спорила и уж совсем не пробовала торговаться — у меня, будем честны, тоже кое-что приплюсовывалось к непосредственным обязанностям литсекретаря. Но никому об этом знать было необязательно. Даже матери, чьи звонки на «Скайп» раздавались теперь в пустой пыльной квартире.

Помнится, как после того самого, первого, ужина Алекс взялась меня проводить в мою «светелку» — как назвал ее Двинский (идти к последней электричке или вызывать дорогостоящее такси мне категорически запретили).

— Вот выключатель. — Она зажгла абажур под потолком. Оглядела, будто тоже оказалась здесь впервые, комнату. — В шкафу лежит еще одно одеяло, если замерзнете. Пойдемте покажу вам ванную.

Та была за первой дверью направо пролетом ниже. В скошенное окошко под потолком глядела полная луна. Алекс приоткрыла его, вынула сигареты.

— Курите?

Я помотала головой.

— Это правильно. — Алекс вытряхнула сигарету. — Сколько он вам предложил за работу секретаря?

Я замялась.

— Копейки, как я понимаю.

— Это не важно.

Она едва слышно хмыкнула.

— Конечно нет. Ведь мы все должны быть счастливы просто от его присутствия рядом. А мы и счастливы, правда? — последнюю фразу она сказала уже луне.

Луна промолчала.

— Вы очень милы, Ника, — продолжила Алекс. В полутьме сверкнули глаза. — И вижу, хотите нам всем понравиться. Не утруждайтесь. Он все равно этого не допустит.

Я промолчала. И она, забрав с собой окурок, оставила меня наедине с моими мыслями.

Залитый бледным светом сад невнятно шептал мне свои предостережения. Ника, если бы ты больше доверяла знакам, ты бы босиком побежала на ту последнюю электричку… Но вместо этого я легла в чужую холодную постель, чувствуя себя принцессой-замарашкой, оказавшейся наконец внутри заколдованного замка.

Взбила слишком мягкую подушку: неужели это было так откровенно — мое очарование тремя Двинскими — Валя и муж Анны не в счет? Какой стыдной и смешной оказалась моя щенячья восторженность во время того первого ужина. Нет, сказала я себе — мне нет дела, сестрица, до вашей любви. Мне надо, чтобы вы все были в моем кармане — карманце, как говаривал Горлум. А любовь… Любовь в моем временном континууме мне нужна лишь от одного человека. И я его у вас — теплого, искрящегося, пусть иногда и колко играющего словами, скоро отберу.

Глава 17

Архивариус. Осень

Итак, третья супруга попала в серьезное ДТП, по результату которого получила нервный срыв, приведший к неделе в «Ренессансе». Удивительного в этом ничего не было. Странность заключалась в другом: в подобии внутрисемейного заговора молчания. Пару раз я невзначай заводила разговор с Анной: не опасно ли ездить по ледяным дорогам из-за города? Как дорого стоит ремонт (и даже изобрела с этой целью якобы собственную автодушечку породы «Ниссан» — почему «Ниссан», не спрашивайте)? И наконец, как психологически отыгрывается даже легкая авария? Ну же, Анюта, подбрось мне дровишек из семейного опыта! Ни-че-го. Казалось бы, тем для беседы у нас немного, так почему не поддержать эту самую беседу историей о попавшей в передрягу ДТП мачехе? Но нет, Анна с обычной благожелательностью меня выслушивала, кивала и даже сочувственно качала головой. О Вале — ни слова. Не знала? Не хотела знать?

Алекс, возможно, располагала большей информацией… Но к ней я пока подходить боялась. Что-то мне подсказывало, что версия моего с Костиком страстного романа удовлетворяет ее постольку-поскольку. Постольку, поскольку моя скромная персона ее не интересует от слова совсем. А вот Валя, Валя — прозрачное, отсидевшее в психушке дитя, Валя в синяках, Валя с ночными кошмарами — стала вдруг ей ближайшей подружкой. И эта история