Яд желаний - Наталья Костина

Я лежала и вспоминала… Удивительно, но картинки из моего прошлого были как будто не моими собственными, а подсмотренными фрагментами чужого существования. Поэтому вместо того, чтобы сварить себе кофе и начать работать, я достала из шкафа старый альбом, долго рассматривала фотографии и удивлялась. Неужели когда-то я была этой смешной маленькой девочкой с нотной папкой в руках? Неужели когда-то я была счастлива? И как вычислить тот момент, когда мою жизнь начал отравлять этот страшный яд несбыточных желаний? Может быть, если найти эту точку отсчета, то можно повернуть время и судьбу вспять?

Но сон, который в этот раз был цветным и очень отчетливым, продолжал будоражить мое воображение, хотя в нем, по сути, не было ничего необычного, ничего сверхъестественного… это был странный сон, не кошмар, просто видение, не более того. Фрагмент прошлой жизни, где еще жива была бабушка. Мы с ней непременно раз или два в год ходили смотреть «Зеркало» Тарковского. Этот фильм изредка показывали, но не в обычном кинотеатре, а в небольших уютных зальчиках Дома актера или Дома учителя. Билеты бабушка всегда покупала заранее. И время почему-то всегда было одно и то же — или ранняя весна, или поздняя осень, а в день, когда мы шли смотреть фильм, обязательно шел дождь. Бабушка любила Тарковского, особенно «Зеркало». Мне больше по душе были «Солярис» и «Иваново детство», где события имели причинно-следственную связь и были пусть не слишком простыми, но довольно предсказуемыми. А на «Зеркале» я не пыталась связать увиденное воедино, я просто впадала в какой-то транс и смотрела этот фильм так, как смотрят сны, — невозможно проснуться и невозможно что-либо изменить. Вот и сегодня я просто не могла проснуться. А снилась мне всего-навсего трава — густая, нескошенная трава, только трава, без цветов. Целое море травы, которую ветер гонит волнами, как воду. Ветер очень сильный — я знаю, что он может ломать деревья… Но на поле, где я стою, нет деревьев. Там только трава. И она стелется, ложится, ходит волнами. Она играет с ветром. А я его боюсь. Хотя он каким-то образом обходит меня. Там, где я стою, ветра нет. Я слышала о таком понятии — «окно урагана». Посреди урагана есть место, где все тихо и спокойно. И я нахожусь в таком окне, но знаю, стоит сделать только один шаг вперед — и меня поднимет, унесет, разобьет о землю… Был ли этот сон предупреждением о чем-то? Я не знаю… Но я проснулась вся в слезах и почувствовала, что никуда сегодня не пойду. Я была так разбита, как будто действительно всю ночь упрямо шла против ветра.

Воспоминания. Сны. Переплетения сна и яви. Это — моя жизнь. Когда бабушка умирала, она сказала: «Ну вот и все. Ничего не успела. Как будто и не жила… Как несправедливо…»

Справедливость — самая похабная штука в жизни. Почему у одного с рождения есть все, что нужно для счастья, и даже больше, а у другого — ничего нет, хотя тот, второй, во много раз лучше первого, которому все дано? Дано просто по факту рождения, безо всякой меры и ограничений. Почему у меня есть голос, способный заворожить любого — начиная от безграмотной деревенской бабки и заканчивая самой пристрастной публикой? А кто-то не только петь — даже говорить не может? И никакие заслуги морального плана не помогут немому от природы обрести дар речи… Вчера я прошла мимо группы глухонемых в сквере у театра — они, встав в кружок, энергично «разговаривали». Мне почему-то стало так неловко, как будто я их обокрала… Но если бы мне сказали: отдай свой голос и эти люди заговорят, — я вряд ли согласилась бы. К чему рассуждать — я точно знаю, что не согласилась бы. Не отдала бы. Поэтому о справедливом устройстве мира я могу вести только лицемерные беседы, не более того… И есть ли вообще высшая справедливость и нужна ли она людям в принципе? Или всем управляет просто слепой случай?

Когда мы жили возле вокзала, у нас был сосед — милый человек, тихий, неприметный. Помню, он всегда угощал меня пирожками с повидлом — наверное, ходил покупать их на вокзал. Когда я подросла, то услышала жуткую историю: он, оказывается, убийца. Отсидел десять лет за то, что убил собственного брата. Я, вся дрожа, прибежала к бабушке, чтобы предупредить ее — не ходи вечером мимо соседской двери! Там — убийца!

— Ну что ж, — сказала бабушка грустно. — Убийца, конечно… Только его старший брат был садист, напивался и избивал мать. Вот он и не выдержал. Он хороший человек.

Я зарыдала. Я никак не могла понять — как это убийца может быть хорошим человеком? Это просто не укладывалось у меня в голове. Я плакала и плакала. Это страшное слово «убийца» — и милый дядя Сеня, который застенчиво совал мне в руку теплый пирожок. Как он может быть воплощением этого страшного слова — «убийца»! Я тогда еще не умела рассуждать о высшей справедливости, но чувствовала, что это не совмещается, не совпадает… как будто старый привычный ключ отказывается открывать дверь и ты не можешь попасть домой…

Конечно, тогда мне и в голову не могло прийти, что человек сам волен вершить правосудие. Свое собственное правосудие. Вот только отвечать потом, наверное, придется вдвойне…

— Саня, — позвал кто-то, и старлей Бухин с трудом разлепил веки и оторвал голову от стола. Голова была тяжелой, как гиря, и так и норовила упасть обратно.

— Саня, хочешь, домой иди, отоспись…

«А… это Катька», — понял Бухин и проснулся. Катерина со своего места смотрела так участливо, что Бухину стало стыдно. Мало того что Катька взялась писать отчеты за них обоих, так еще и домой его отправляет…

— Иди домой, ты на ходу засыпаешь, — еще раз сказала она.

— Дома не поспишь, — просипел Бухин и прокашлялся. — Мне сегодня еще к этой идти… Столяровой.

— Давай я схожу, — тут же предложила Катерина.

Бухину стало совсем неудобно, и он окончательно пришел в себя. Да, это хорошо, что у него в напарниках именно Катька, человек надежный, исполнительный и исключительно неконфликтный, но с другой стороны… Мало того что она своих дел десяток тянет, так еще и по его поручению иди! А у нее сейчас тоже… личная жизнь. И, похоже, на этот раз вполне счастливая. Да и на сегодняшний вечер, наверное, планы имеются…

— Давай, Сань, — настаивала старлей Скрипковская, с которой у старлея Бухина был не только совместный кабинет, но и целая куча всяческих совпадений. — А не хочешь домой идти, так я тебе свои ключи дам, и ты у меня до вечера поспишь, идет?

Бухин вспомнил, как они с Дашей почти месяц жили в Катиной квартире. Это был, наверное, их настоящий медовый месяц. Да, и какая у Катьки большая и удобная кровать, он тоже не забыл[22]. Но было ужасно некрасиво идти туда сейчас… Потому как Дашка дома одна, старенькая бабуля ей не помощница, и пока жена воюет с близнецами, он будет спокойно спать на кровати Скрипковской…

— Спасибо, Кать, — от души сказал он. — Ты настоящий друг! Спать я, пожалуй, не пойду, а вот к Столяровой… Если можешь…

— Ну конечно, Сань, могу! — тут же заверила его Катерина.

Лариса Столярова, дама около пятидесяти, полная, надменная и чопорная, приняла Катю довольно холодно. Ни чаю, ни кофе не предложила, но провела не в кухню — в гостиную. Попросила подождать несколько минут и удалилась. Катя терпеливо сидела, исподтишка рассматривая стандартную мебель обычной трехкомнатной квартиры, украшенной неординарными и необыкновенными вещами: сувенирами, привезенными со всех частей света, куклами в национальной одежде, афишами, портретами знаменитостей с автографами. У стены стояло пианино, указующее на профессию хозяйки дома. На лакированной крышке инструмента было тесно от памятных фотографий.