Инквизитор - Кэтрин Джинкс

— Расскажите, что вам удалось выяснить.

И он рассказал. По его словам, солдаты перерыли Кассера в поисках оружия, лошадей и одежды. Они допросили всех жителей и выяснили, чем занимался каждый в день гибели отца Августина. Он не отметил противоречий в их ответах.

— Мы ничего от них не добились. В тот день никто не замечал посторонних. Никто, кажется, не держит зла на Святую палату. И в ту ночь все были дома, и это наиболее существенно из всего узнанного мною.

— Почему?

— Потому что обнаружились другие куски тел. — Оказывается, пока сенешаль пребывал в Кассера, в стороне от деревни были сделаны две важные находки. Во-первых, высоко в горах пастух нашел изрубленную руку и принес ее в Кассера, решив отдать ее ближайшему кюре. Во-вторых, в одной деревне близ Разье нашли голову. Тамошний кюре слышал об убийстве в Кассера и потому поспешил отправить голову Этолю де Коза, а тот переправил ее Роже.

— Эти куски лежали далеко друг от друга, — указал сенешаль. — От места, где нашли руку, до Кассера целый день ходьбы. Так что если бы кто-нибудь из деревенских оставил ее там, то он не успел бы вернуться к ночи.

— Даже верхом?

— Ему в любом случае пришлось бы идти, потому что в Кассера нет никаких лошадей, отец Бернар.

— Ясно.

— Вот как? Жаль, что мне не ясно. Похоже, что убийцы разделились и пошли в разные стороны.

— Разбрасывая куски тел по пути.

— Вы что-нибудь понимаете?

— Боюсь, что ничего.

— По меньшей мере, теперь мы можем сказать, что их было не менее двух — или больше — и что они не из деревни. Я уверен, что они не из деревни. Умения, которые им понадобились, путь, который они проделали… нет. По-моему, это чужие.

Высказав свое мнение, Роже умолк. Некоторое время он сидел, хмуро разглядывая свои башмаки, очевидно задумавшись, а я тем временем размышлял над его доводами. Они представлялись мне убедительными.

Вдруг он снова заговорил.

— А вы знаете, сколько стоит нанять убийц? — резко спросил он, чем вызвал у меня невольную улыбку.

— Вы не поверите, ваша милость, но даже не догадываюсь.

— Ну… все зависит от того, что вам нужно. Пару бродяг можно было бы нанять почти даром, я полагаю. Но недавно мы судили двоих наемников, так им заплатили пятнадцать ливров. Пятнадцать! И это за двоих!

— А где крестьянин из Кассера взял бы пятнадцать ливров?

— Вот именно. Где? Допустим, вся сумма была двадцать ливров — это деньги, за которые в Кассера можно купить полдома. Я думаю, что даже Бруно Пелфору пришлось бы продать приличную часть своего скота, а он ведь там самый богатый. И кюре говорит, что все его стадо в сборе, более или менее.

— Значит, если только все они сложились.

— Или кто-нибудь вроде Этоля де Коза дал им денег.

— А вы так не считаете?

— Не вижу причины. Если верить отцу Полю.

— Я думаю, ему можно верить.

— Я тоже. Не было ли в Кассера еретиков последнее время?

Я покачал головой:

— У нас таких сведений не было.

— А в Разье?

— И в Разье.

— А что женщины, которые живут в форте? Отец Поль говорит, что инквизитор ездил туда с духовными наставлениями. Это правда?

Я заколебался, не зная что ответить. Я не ведал, правда это или нет. Видя мою растерянность, сенешаль состроил гримасу, еще более смутившую меня.

— Но не по сердечным же делам? — спросил он. — А то в Кассера болтают, будто было именно так.

— Ваша милость, разве такое могло быть?

— Я хочу знать, что вы об этом думаете.

— Я думаю, это маловероятно.

— Но возможно?

— Я думаю, это крайне маловероятно.

Произнося эти слова, я чувствовал, что их тон, равно как и мое лицо, обнаруживают преступную непочтительность, ибо они подразумевали, что человеку в возрасте отца Августина и с его внешностью следовало давным-давно отказаться от притязаний на муки любви. Однако, к моему удивлению, ответ сенешаля оказался не тем, какого я ожидал. Вместо того чтобы выказать понимание или, может быть, даже улыбнуться, он нахмурился и поскреб подбородок.

— Я бы с вами согласился, — сказал он, — если бы не видел тех женщин. У них были красные от слез глаза. Они без конца твердили о его доброте, и скромности, и мудрости. Это было весьма… — он осекся и затем все-таки улыбнулся, но будто через силу. — Видите ли, отец мой, если бы речь шла о вас, тогда бы я понял. Вы тот самый монах, о котором женщина могла бы проливать слезы.

— Ах! — Я конечно же рассмеялся, хотя должен признаться, я был польщен, прости меня, Господи! — Это похвала или обвинение?

— Вы знаете, что имею в виду. Вы умеете так разговаривать… о! — По-видимому, он чувствовал неловкость, обсуждая этот предмет, и засим отбросил его резким движением рук. — Вы знаете, о чем я. Но отец Августин был… монах от рождения.

— Монах от рождения?

— В его венах не текла кровь! Он был сух, как пыль! Господи, вы знаете о чем я, святой отец!

— Да, да, я понимаю. — Было не время дразнить его. — Значит, вы полагаете, что эти женщины были действительно к нему привязаны?

— Кто может сказать? Женские слезы… Но я также подумал, что если отец Августин расследовал их проступки, то у них была причина убить его.

— А средства?

— Может быть. А может быть, и нет. Они ведут скромную жизнь, но ведь чем-то они должны жить. Еще чем-то, кроме птицы и огорода.

— Да. Наверное, — сказал я, вспоминая письмо от Жака Фурнье. Оно лежало в соседней комнате, и я мог бы достать его, там и тогда, и представить для изучения сенешалю. Почему я не решился? Почему я до тех пор не отнес его настоятелю? Потому, наверное, что я опасался за репутацию отца Августина. Случись мне, при моем грядущем визите в Кассера, обнаружить, что он состоял в позорной связи с какой-то из этих женщин — связи, навлекшей на него ужасную гибель, тогда моим долгом было бы сокрыть от мира безнравственность его поведения. — К сожалению, он ничего там не расследовал, — заявил я. — Насколько мне известно, отец Августин пытался убедить их поступить в монастырь. Ради их собственной безопасности.

— Вот как?

— И если бы они хотели отвадить его, они могли бы сделать это, не разрубая его на куски.

— Это правда.

Тут мы оба замолчали, будто утомившись, и предались нашим мыслям. Мои мысли касались Бернара де Пибро и кипы неразобранных дел у меня на столе. Роже, очевидно, думал о епископских конюшнях, ибо через некоторое время он спросил:

— Вы случайно не говорили с конюшим епископа?