Детектив Киёси Митараи - Содзи Симада

class="p1">– Ясно. Ухожу. Думаю, тебе захочется извиниться передо мной. Так что я хочу сказать: не переживай, не бери в голову. Сегодня вечером и завтра весь день я буду дома.

Митараи встал, вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Я с размаху заехал в дверь стаканом. Да, наша квартира оказалась довольно шумной…

Я сел посреди комнаты, обхватил руками колени. Вдали затихал грохот драндулета, на котором уезжал Митараи.

33

Я не мог поверить в то, что услышал, упрямо не желал с этим соглашаться. Сидел, обняв колени, чувствуя, как отступает ночь за окном. Нет, это полный идиотизм! Не может такого быть. Ну ладно брат, а то ведь мать приносит дочь в жертву, подкладывая ее под чужого человека… Это представить невозможно. Чепуха, абсурд!

Издалека послышался треск мотоцилетного двигателя. Он остановился где-то рядом. Но это не Митараи, у его «зверя» звук другой. Кто-то подъехал на чем-то менее габаритном.

Внизу открылась дверь подъезда, раздался скрип досок – похоже, кто-то поднимался по лестнице.

Я закрыл глаза и вдруг услышал стук, скорее, грохот. Звук был раз в десять громче, чем я ожидал. Стучали мне в дверь, и тут же грубый голос, от которого, казалось, задрожал весь дом, по-казенному гаркнул:

– Вам телеграмма!

Рёко тяжелом состоянии срочно приезжай больницу благотворительного общества мукодзима

В полной растерянности я смотрел на телеграмму и почему-то никак не мог сосредоточиться. Прошло какое-то время, прежде чем я сообразил, чего от меня требуют эти полторы строчки.

Следующая мысль, пришедшая в голову, была о том, не является ли эта телеграмма, как ни печально, третьей ловушкой Сюдзи Масико. До последнего времени я постоянно находился в состоянии крайнего возбуждения, а сейчас чувствовал себя как выжатый лимон. У меня не возникло горячего желания немедленно вскочить и выбежать из квартиры; в голове была лишь одна мысль: как печально, что меня угораздило родиться в этом мире и переживать здесь все это.

Я выгреб из выдвижного ящика все деньги; там были и те самые триста тысяч. Начинало светать. Выбежав из дома и оказавшись на Цунасима-кайдо, я остановил такси.

– Больница «Мукодзима»! Гоните быстрее! – бросил я водителю.

– Это далеко. Ловите другого, – недовольно ответил тот, явно не собираясь трогаться с места.

– Человек умирает. Нечего брюзжать. Быстро вперед, – проговорил я не приказным, а скорее спокойным тоном. Машина сорвалась с места.

За окном пролетали предрассветные улицы Мотосумиёси. В первый раз я так разговаривал с незнакомым человеком. Возникло ощущение, что для меня закончился какой-то этап жизни, что я безвозвратно лишился чего-то. Не той ли части себя, которая называется чистотой и целомудренностью?

Мы ехали очень долго. Водитель несколько раз останавливался, чтобы спросить дорогу. Наконец машина подкатила к главному входу большого здания, в котором размещалась больница «Мукодзима». Я вспомнил, что звонил сюда.

Бросив на переднее сиденье то ли две, то ли три десятки, я, не оглядываясь, взбежал по ступенькам в вестибюль. На улице уже рассвело, но в помещении стоял наводящий тоску полумрак, который создавали преграждавшие путь свету шторы на окнах, и только стойку регистратуры освещала одинокая лампа, напоминавшая о минувшей ночи.

– Рёко Исикава… – начал я.

– Палата четыреста семь.

Наверное, я никогда не забуду эти цифры. Повторяя нужный мне номер, я пустился бегом по неприветливому больничному коридору к лифту.

* * *

Я постучал и, не дожидаясь ответа, отворил дверь палаты. Рёко лежала одна на белой кровати. Я даже не заметил, что вокруг стоят несколько человеческих фигур. Лицо Рёко было неестественно бледным, в зафиксированной руке у запястья я увидел катетер, к которому была подсоединена капельница. Из парившей в воздухе маленькой стеклянной емкости через резиновую трубку ей в вену, капля за каплей, поступал физраствор.

Я смотрел на Рёко как на возлюбленную, с которой не виделся несколько лет. Обоняние раздражал специфический запах больницы, ассоциирующийся у меня с отчаянием и смертью.

Я опустился у кровати на колени на холодный линолеум, бысто обхватил обеими руками свободную руку Рёко, сжал ее тонкие пальцы. Они были так же холодны, как пол под моими коленями.

– Ты пришел…

Губы Рёко чуть шевельнулись, голос ее был еле слышен. Все мышцы моего тела свело, будто от удара током. Я не представлял, что все может быть так плохо. Я не сводил глаз с обескровленного лица Рёко. Не верю, не верю. Не могу поверить.

– Я думала… с самого начала… не получится…

По ее белой как бумага коже потекли слезы.

Не верю. Неужели это моя Рёко? Не верю.

– Прости меня. Прости. Прости… – повторяла она раз за разом.

– Ладно тебе, – сказал я, делая вид, что того и гляди рассержусь на нее. – Не думай ты об этом. Только не умирай, хорошо? Я не смогу без тебя. Правда не смогу. Прошу тебя, прошу, прошу…

Как же я устал! Ну почему именно в такой момент на меня обрушилась эта трагедия? Насколько было бы лучше, если б дух мой был крепок в такие минуты!

Я, как ребенок, продолжал твердить одно и то же:

– Прошу тебя, прошу, прошу…

В голове было абсолютно пусто. Я не мог вспомнить больше ни одного слова. Как же так?!

Я сильно тряхнул руку Рёко, одеяло немного съехало, и я увидел, что лежало у нее под боком. Это была та самая жужжалка с птенчиком, которую я когда-то купил ей в Йокогаме.

Неведомо откуда вдруг возник человек в белом халате и отстраненным, обыденным голосом произнес:

– Она умерла.

Меня охватило смятение. Ощущение невозможности происходящего все усиливалось. Почему я оказался втянут в такие события?

Найдется ли на Земле человек, которого одолевала бы такая же неизбывная тоска, как меня? Есть ли такой, кто испытал жуткий момент, когда рука самого дорогого на свете человека постепенно теряет остававшуюся малую толику тепла, холодеет в твоей руке?

«Прости», – последнее слово, сорвавшееся с губ Рёко, до того как они застыли. Навек…

Не выпуская руки Рёко, я огляделся по сторонам в надежде опереться на кого-то, найти человека, который помог бы, поддержал… Но помощи не дождался.

Стоя у кровати на коленях, я твердил свое глупое заклинание. Повторял, пока не охрип.

Никто не плакал. Я понял, что прошло много времени. Его заняла безмолвная смерть, видимо не имеющая никаких рамок и пределов. И еще я заклинал выпавшую на мою долю непостижимую судьбу.

Я положил руку Рёко на одеяло. Пожал ее. Пройдет много, очень много времени, и душа моя, застывая, постепенно раскроет свою сущность, имя