Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 1 - Татьяна Юрьевна Степанова

Гул трактора в чаще. Сорочий заполошный стрекот. Багровые полосы на снегу.

Егерь Щеголенко вытер окровавленную финку и спрятал ее снова за голенище. Когда выпрямился, краем глаза засек какое-то движение справа в ельнике, окружавшем поляну. Обернулся, всматриваясь, нет, померещилось. Тень среди снега и темных стволов… Нет, и правда померещилось.

– Закругляйтесь тут по-быстрому, – распорядился Ермалюк. – Леонид Ильич просил всех поблагодарить, всех без исключения. Молодцы, говорит, постарались. Так что молите бога…

– Что? – Егерь Щеголенко обернулся к нему.

– Моли бога, говорю, придурок.

– Что ты сказал, повтори.

– Эй, эй, эй, вы что, очумели? Сашка, замолчь, остынь, я сказал! – Старший егерь вклинился между ними. – Слушай, это, майор, ты тоже… того… Значит, поблагодарил Сам-то? Вот и хорошо, выходит, потрафили, угодили. Ну а это… А дальше-то что? Останутся они или как? У нас в гостевом доме будут или…

– Или. Уезжают. Там секретарь обкома уже часа полтора как дожидается по стойке «смирно». – Офицер охраны в чине майора, как было известно егерю Щеголенко, усмехнулся. – В доме приемов в Соргино будут ужинать, там все уже готово, так что вы тут можете отбой бить во все склянки. И давайте закругляйтесь здесь. И ты тоже давай закругляйся, – бросил он хмурому Щеголенко.

Снег. Запах хвои.

Запах дыма.

Запах крови.

– Айда девятый квадрат еще пройдем с тобой, глянем, – предложил старший егерь, явно стараясь увести ершистого Щеголенко с поляны. – Может, осталась там какая животина неучтенная. Пальба-то какая с вышек шла, точно канонада.

Они углубились в лес. Миновали одну из деревянных охотничьих вышек. Снег под ней был истоптан. Всюду валялись стреляные гильзы, окурки.

– Да, охота, – вздохнул старший егерь. – Любят они это дело. Вот и до смоленских лесов добрались. В прошлый-то раз в Беловежскую Пущу ездили. А осенью к чеху в Карпаты. А в Югославию Ильич тебя с собой брал?

Щеголенко кивнул. Он снова оглянулся. Ему опять почудилось там, сзади, среди снега и ельника, какое-то движение. Подозрительное движение, какое-то странное, рваное, неровное, лишенное пластики, присущей любому дикому животному.

– Ты чего, Саш?

– Ничего, так. Броз Тито тот еще стрелок, хотя и старик уже совсем.

– Там с флажками охота была, кажется, да? Ну, конечно, потешились всласть. Про флажки-то здорово этот хрипатый поет…

– Кто? – спросил Щеголенко.

– Ну этот, как его… Высоцкий, что ли. Тот, что на Колдунье женился. Тут на днях Вальке Купцовой, ну, что на пульте охраны у нас сидит, Жеребенко две катушки записей новых приволок.

– А что, Валька до сих пор еще того, работает? Ей же рожать вот-вот…

– Да, видно, еще терпимо пока. Интересно, кто ж ей это удружил? Молчит! Уж к ней и парторг подступал, я слышал, просил настоятельно имя отца ребенка назвать. Ведь это явно из наших кто-то ее в койку-то… А она молчит, не признается, ни гугу никому. А на работу выходит, сидит себе в своем закутке. У нее ж там техники навалом, пульт, прослушка, ну и магнитофон, конечно, импортный. Так вот записи с концерта этого хриплого. Мы прямо животы надорвали – там и про дурдом, и про Зинку, и про евреев – про все поет. И про охоту тоже. Про охоту на волков. Строка там прям в самую точку – мол, бьются до рвоты и волки, и егеря… И пятна красные флажков на снегу…

– Слушай, что это там, по-твоему, а? – тихо сказал егерь Щеголенко.

– Где?

– Вон, за сосной.

Старший егерь вгляделся. И… то ли снег был тому причиной, то ли блики закатного солнца, то ли тени февральские фиолетовые колдовские, но почудилось ему… Почудилось такое, что прошиб его пот.

Под старой сосной в снегу лежало тело. Старший егерь ясно увидел выброшенную вперед руку со скрюченными, сведенными судорогой пальцами.

«Подстрелили… Так и есть, мать моя женщина, прикончили кого-то… Вот те и случай на охоте… Вот тебе и благодарность… Мать моя, это ж дело подсудное – убийство».

От волнения он аж зажмурился. Услышал хруст снега и удивленное восклицание Щеголенко. Открыл глаза, ожидая, что вот сейчас все это обрушится на его голову как лавина (ведь за организацию охоты и расстановку людей в лесу отвечал лично он). Скрюченные пальцы, впившиеся в снег, лицо мертвеца и…

Рука, которую он так ясно видел, видел даже с зажмуренными в приступе острой паники глазами, обернулась волчьей лапой с когтями.

Под сосной в снегу лежал труп огромного волка со свалявшейся на боках шерстью странного изжелта-бурого, совсем не зимнего, а какого-то непонятного окраса.

Старший егерь, человек бывалый, отважный, сначала остановился как вкопанный. Потом попятился. Затем взял себя в руки. Ладно, чего не бывает на охоте. Тем более такой – полной амбиций, нервов, надежд – великой красной императорской охоте, где пестрит в глазах от генсеков из братских стран Варшавского блока, где не дай бог ошибиться, напортачить, не суметь угодить, не дай бог прогневить Самого Главного Генсека, который так любит охоту и все, что с ней связано.

Рука со скрюченными пальцами, впившимися в снег, – он же видел ее своими собственными глазами. Что же это он, ослеп? Или на какое-то мгновение сошел с ума? Отключился? Сорвался с катушек?

А сейчас перед ним широкая волчья лапа с кривыми когтями. И волчья морда, ощерившая клыки.

– Ни хрена себе. – Егерь Щеголенко обошел вокруг, утаптывая снег. – Вот это зверюга, прямо тигр, а не волк, сколько ж в нем от морды до хвоста-то? Черт, рулетку бы сюда, смерить… И откуда тут ему взяться? Вообще-то в заказнике волки есть, как не быть им, но… Да и с лесником здешним мы говорили на этот счет, он ничего такого… Эй, ты чего это?

– Ничего. – Старший егерь сглотнул ком в горле. – А ты, Саш… это… Ты лучше отойди, не трогай, не касайся его!

Щеголенко с изумлением воззрился на коллегу. Чего это он орет? Ну ЧП, конечно, во время кабаньей охоты волчина из лесу выскочил. Ну и напоролся на пулю. Кто же это его уложил? Крови вроде не видно. Значит, с одного выстрела сняли. Чей же это трофей? Товарища Хонеккера, или товарища Кадара, или товарища Чаушеску? А может, Сам ему пулю в башку влепил из оптической дальнобойной?

– Крови вроде не видно, – вслух повторил Щеголенко.

– И следов тоже, – хрипло сказал старший егерь. – Ни волчьих, ни чьих кругом.

– Откуда бы ему тут взяться? – Щеголенко нагнулся.

Волчий глаз – тусклый, желтый, мертвый. Разинутая пасть, точно в приступе смертной зевоты. И клыки, такие клычищи… Ах ты,