Кабул – Нью-Йорк - Виталий Леонидович Волков

Нельзя никак. Шоферы, провожатые, ассистенты. Жизнь на сцене, так сказать… Вот он, фактор риска. Профессионального, так сказать. Тут никак без наворотов. Без наворотов западникам можно, у них деньги есть. Взял да и купил всю таможню вместе с комитетом. А у нас только на фляжку и хватает. Хотите, кстати, вкусить, так сказать? Не коньяк.

Кеглер кивнул. Отпробовал. Причмокнул.

— Не коньяк? А хорошо-о. Ох, хорошо, господин Колдобин. Но я все равно сомневаюсь. Не солидно.

Колдобин широко улыбнулся:

— Если хотите, Павел Иосифович, так вместе в багажнике поедем. Там и добьем фляжку.

— Вдвоем тесно будет.

— Вот что меня в вас особенно удивляет — так это привязанность к удобству. При Вашем-то образе… — он замешкался… — мысли. Вы, можно сказать, только из логова Льва вернулись, а тут тесно вам…

— Кто ходит по лезвию ножа, ценит сапоги, — вспомнил фразочку Логинова Кеглер. Колдобин удовлетворенно кивнул и поощрил собеседника содержимым волшебной фляжки.

В Ташкенте Колдобина встретил молчаливый господин, совсем не похожий на узбека. Он хорошо, старательно говорил по-русски.

— Это наш менеджер, провожатый, добрая фея, сердитый дядька, заступник, кормилец и так далее, — представил человека Колдобин, — зовут его Ашура, он памирец, а потому готов стерпеть все жизненные невзгоды, кроме пустой болтовни.

Памирец усадил московских гостей в черный джип, наглухо задраил затемненные люки, дотронулся двумя пальцами до деревянной фигурки, укрепленной на лобовом стекле, и машина двинулась в неблизкий путь. Кеглер с Колдобиным сидели сзади. Паша силился разглядеть фигурку. Чем больше он вглядывался в нее, тем большее сходство обнаруживал в силуэте с их водителем.

— А ему не жарко? — шепотом спросил Колдобина Паша. Ашура встретил их в толстом свитере, да и в авто, хоть работал кондиционер, холодно вовсе не было.

— Ашура — арий. Арии холоднокровны. Им не бывает жарко.

Кеглер задумался. Он со школы помнил, что арии — это немцы. Племя, пришедшее из Индии. Памир, Памир… Что ж, может быть, и там осели немецко-фашистские оккупанты? Загадочно все. Багажник, теперь арий в свитере.

Чтобы поддержать разговор, Кеглер сообщил Колдобину:

— А я живого ассирийца видел. Я думал, они все вывелись, ан нет! Выдюжили.

— А что такого? Евреи ведь вытянули, Павел Иосифович. Отчего жителям Ассирии раствориться? Или вы сторонник теории исключительности?

Кеглер не ответил прямо:

— А как думаешь, русские выживут через две тысячи лет?

Колдобин глубоко откинулся на спинке сиденья. Он раздумывал над вопросом, заданным новым его знакомым, но одновременно и о том, что сейчас хотел бы сидеть, к примеру, в кафе «Пушкин», что на Тверской, или в «Альдебаране», пить чай, заедать его черничным пирожком, прикармливать с маленькой ложечки какую-нибудь куколку… Почему он здесь? В духоте, с этими «вынужденными» людьми. Потому что для куколок, «Альдебарана» и тем более «Пушкина» нужно иметь то, за чем он притащился сюда, несмотря на обострение падагры. Сюда и в этой компании. В страну золотых бюстов. Да, ради «этого» стоило ехать. Но стоило ли ради этого «вытягивать» еще 2000 лет?

Паша Кеглер и сам озаботился собственным вопросом. Он не знал, как подобраться к ответу, но остро-остро чувствовал, как ему, оказывается, важно, чтобы «они» пережили. Для чего? Что они несут миру? Что за философский напиток подсунул ему Колдобин?

— А вы бы хотели, чтобы через века? — прочитал его мысли Колдобин.

— Да. Очень.

— А зачем? Зачем вам, Павел вы Иосифович? Вы же, я полагаю, иудей? — Колдобин вновь придвинулся к собеседнику.

«С чего это ты полагаешь, ищейка», — обозлился Кеглер, давно про себя решивший, что его еврейская кровь давно поглощена соком сорокалетней российской жизни. «Русский еврей — это либо очень русский, либо очень еврей», — говаривал его покойный отец, и в брежневские времена носивший кипу. Правда, дома. Паша считал себя «очень русским».

Не дождавшись ответа, Колдобин продолжил. Ему тоже хотелось знать.

— Говорите, ассириец. А зачем он? Напоминание? О боге Солнца? Я понимаю еще, зачем евреи. Американцы зачем — понимаю. Китайцы — готов понять. Я был там. И все хотят туда. В вечность. Закон природы народов. Но через 2000 лет государств не будет. Если вообще что-то будет, Павел Иосифович, то будет одна огромная Америка. А в ней говорить будут на двух языках — на китайском и на хинди. Хотите, я вам расскажу, как будет? — в глазах загорелся зеленый огонек.

— Россия слаба. И главное, другие догадались, что она слаба. Это спасение. Ее просто проглотят без крови. Сойдутся Америка, Индия и Китай. Но не в прямую. Китайцы умны. Они в последний момент будут уступать силе и брать свое там, где силы не требуется. Они выжрут Америку изнутри, завлекая ее глубже в Азию и используя естественный биологический порядок вещей. И в конце концов, когда Америка проглотит Индию и приготовится праздновать победу, окажется, что ей самой готовы править китайцы и индусы. Изнанка демократии. Змея заглотнет себя с хвоста. Чтобы избежать большой войны между ними, когда не станет «мелких» — всех этих Киргизий, Туркмений, Тайваней или Латвий, они объединятся, как Франция и Германия объединились в Европу. И все это будет названо ВСШ — Всемирные соединенные штаты. Америки. Потому что кувшину страшно отказаться не от наполнения — не вином, так квасом — ему страшно отказаться от названия: кувшин. Америка — Рим. Третий Рим. А через 2000 лет — Великая Германская Римская империя. Рим, населенный германцами. Потому они спохватились, наверху, бунт против демократии. Бунт и заговор имени 11 сентября. А как же?

— А как же тогда латинос? Как Европа, в конце концов? — Паша подумал, что, наконец, «отшелушил» Колдобина, освободил его от иронической оболочки. И еще отметил, как охотно русский человек вовлекается в мысли о мироздании. Слов о заговоре он не понял.

— Смешно. Может быть, евроид и выживет, спрятавшись в Латинской Америке, в Австралии, в Африке. Может быть, выживет, как выжили копты или те же памирцы. Сохранится, допускаю, как забытая в старых брюках копейка, и русский. Это будет слепой сектант, грезящий московским Третьим Римом, мужикоморейской Византией. И жить он будет только памятью о себе, как о песчинке песчаной горы под названием Россия. Но ваши потомки, те, кто понесет в вечность ваши гены, Павел Иосифович, не из этого рода. Они заговорят либо по-китайски, либо по-испански и не прольют слезы при слове «Волга». Вы ведь, как истинный русский еврей, мокнете глазами при этом слове? Ведь так?

Паша вдруг уловил в близости Колдобина опасность для себя. Откуда она исходила, он разобрать не мог, но зато понял, отчего коллега упорно называет его на вы. Чужой. Паша вспомнил