Посох двуликого Януса - Александра Маринина

– Слушаю тебя, – все так же холодно сказала Кристина. – У тебя какое-то дело, излагай, в три часа в этом помещении начнутся переговоры, у тебя пятьдесят минут.

Она бросила взгляд на часы.

– Теперь уже сорок пять. Я слушаю.

Егор Стражалковский всегда восхищался своим отцом, его эмоциональной и красочной речью, его артистизмом, умением подавать информацию или рассказывать самую незамысловатую историю так, что невозможно было оторваться, не дослушав до конца. Литературных способностей и артистизма сын от отца не унаследовал, но в разговорах старался подражать ему, обильно насыщая свою речь эпитетами, сравнениями, шутками и прочими виньеточками. Он принялся многословно объяснять сестре насчет падающих продаж и своего плана по их оживлению, ведь это и в ее интересах, поскольку она продолжает получать долю от отчислений…

– Давай без красивостей, – прервала его Кристина. – В чем суть?

– Мне не дают разрешения на Тоннель.

– То есть тебе отказали?

– Нет, пока не отказали, но тянут, ничего не объясняя. Уже месяц прошел, как я подал заявку. Пойми, мы должны успеть выпустить новую редакцию книги в этом году, потому что…

– Сорокалетие, ты говорил, – снова прервала Кристина. – Так от меня-то ты чего хочешь?

К такому резкому повороту Егор не был готов. По его представлениям, он должен был произнести выразительную и убедительную речь, после которой Кристина должна будет задумчиво сказать: «Ну, здесь я, кажется, смогу тебе помочь». И получится, что это не он попросил, а она сама предложила. Так ему больше нравилось.

– У тебя есть возможность помочь с разрешением? – напрямую спросил он.

– Есть, – ответила она спокойно. – И что дальше?

Дальше он должен попросить. Но как же не хочется! Надо попытаться ограничиться всего лишь вопросом.

– Ты не хотела бы помочь?

– Нет, не хотела бы.

Вот и все. Как теперь вести разговор, Егор не представлял. Ему отказали через десять минут после начала встречи, ради которой он бросил все дела и поперся в эту немыслимую даль, да еще терпел ненавистный перелет по воздуху.

– Я… – пробормотал он. – Ты… Можно сделать что-нибудь, чтобы ты изменила свое мнение?

– Попытайся, – ее тонкие губы дрогнули в змеиной улыбке. – У тебя есть еще полчаса. При правильном подходе к делу этого вполне достаточно.

Она, совершенно очевидно, издевалась над ним. Егор набрал в грудь побольше воздуха.

– Кристина, я прекрасно понимаю, как ты ненавидишь мою мать. У тебя для этого есть все основания. Для тебя было не просто неприятным – отвратительным, когда отец начал изменять твоей маме с молоденькой девчонкой, твоей ровесницей. Наверное, для тебя это выглядело практически инцестом. Я бы тоже на твоем месте испытывал всепоглощающую ненависть к тому…

– Я просила: без красивостей, – поморщилась Кристина. – Ближе к делу.

Он собирался выразительно и ярко обрисовать ситуацию: Кристина имеет полное право ненавидеть вторую жену отца, но он-то, Егор, ни в чем перед ней не провинился, все-таки они – брат и сестра, у них общий отец, которого оба очень любили и продолжают любить и чтить его память, и что же может быть естественней, чем взаимная помощь в таком важном деле, как поддержание на плаву великой книги, которую так любят… В общем, в таком разрезе.

И снова Кристина не дала Егору развернуться в полную мощь ораторского искусства.

– Позволь кое-что прояснить, – сказала она, оборвав излияния на высокой эмоциональной ноте. – Отца – нашего с тобой отца – я ненавидела всю свою сознательную жизнь. В Саратове, где мы жили до переезда в Москву, он был звездой. Молодой, красивый, талантливый, яркий, еженедельная программа на местном телевидении, блог с сотнями тысяч подписчиков. Девки вешались на него, проходу не давали. И папаша пользовался вовсю, ничего не стеснялся. Мама мучилась, плакала, а я все это видела, лет с семи-восьми начала уже понимать, что к чему. Лет в тринадцать задала себе вопрос: почему родители не разводятся? И придумала ответ: просто мама очень любит папу и не может без него жить, а папа, хоть и изменяет маме, но все-таки любит ее больше, чем этих своих девиц. Такой ответ меня устроил, но все равно каждый раз, когда мама плакала из-за его похождений, я готова была убить его. Все это было невыносимо, и в восемнадцать лет, как только окончила школу, я ушла от них, работала и снимала комнату втроем с двумя девчонками. Потом отец нашел возможность устроиться в Москве, и мама так радовалась! Ей казалось, что в Саратове он гуляет направо и налево, потому что он – звезда, а в Москве таких, как он, на каждом углу пачками и ни одна симпатичная бабенка на него даже не посмотрит. Они уехали, а я осталась. Через два года мама вернулась, постаревшая, измученная, и сказала, что они развелись, потому что отец нашел другую. Видите ли, то, что было раньше, это были просто шалости и временные увлечения, а теперь он встретил настоящую любовь. То есть любовь к моей маме была ненастоящей. И из-за этой ненастоящей любви он, получается, двадцать лет изводил ее и истязал.

– Но я же не виноват… – начал было Егор.

– При чем тут ты? – приподняла брови Кристина. – О тебе речь не идет, ты вообще вне всей этой конструкции. Мама болела и слабела, на лечение нужны были деньги, но ни она, ни я не хотели просить у отца, мы сочли его поведение оскорбительным. А сам он не проявлял к нам ни малейшего интереса, ни к маме, ни ко мне. Я была уже взрослой, алименты нам не полагались, и он просто вычеркнул нас из своей жизни, забыл, стер свое прошлое. Мама никак не могла избавиться от зависимости, в которую превратилась ее болезненная любовь к отцу, продолжала его оправдывать. «Ему трудно в столице, нужно пробиваться, там высокая конкуренция, вот он встанет на ноги, начнет хорошо зарабатывать, тогда придет и поможет». Ей проще было думать, что он пока еще бедствует, чем признать, что два десятка лет прожила с эгоистичным подонком. Когда вышла книга и о ней все заговорили, мама каждый день ждала, что отец объявится, скажет, что разбогател, и предложит помощь. Но он, как тебе прекрасно известно, не объявился и ничего не предложил. Это окончательно подкосило маму, ее картина мира рухнула, иллюзии разбились. Вскоре она умерла. Я рассказываю это не для того, чтобы ты нас пожалел, мне твоя жалость сто лет не нужна. Я просто хочу, чтобы ты знал: я ненавижу и отца, и его книгу. И не собираюсь помогать продвижению этой книги, какой бы талантливой она ни была.

Егор сидел напротив нее,