Тропой забытых душ - Лиза Уингейт

и веточек, торчащих во все стороны. Старшая, которая лишь чуть выше Нессы, замотана в остатки большого женского платья, которое когда‑то, похоже, было розовым. На поясе оно перетянуто шпагатом. Глаза у нее большие и темные, как у лани, а щеки ввалились. Оторванный подол платья открывает ее тонкие, словно веточки, ноги и грязные, сбитые в кровь ступни.

Ребята поменьше еще одеты по-детски, только не в рубашонки, а в мешки с вырезанными отверстиями для рук и шеи, они тоже босоногие. У всех троих на спинах привязаны тонкие домотканые одеяла. Их‑то я и приняла за капюшоны, когда напугалась этим утром. Эти одеяла они накидывали на голову, чтобы согреться.

Самый маленький – мальчик. Волосы у него длинные, как у девочек, но он поддергивает кулачком «рубашку» на груди, и я вижу, что у него есть мальчишечьи части, как у того младенца мамы и Теско, который умер. Поглаживая живот, мальчик смотрит на выпирающую из-под моего платья коробку хлопьев и показывает пальцем на свой рот, делает вид, что жует, а потом кричит:

– Халито!

– Килимпа! – говорит средний из детей.

Я уверена, что это девочка. У нее нет передних зубов, как и у Нессы, но она худенькая и маленького роста.

– Якоке! – произносит старшая; у нее уже выросли взрослые передние зубы.

Я знаю на языке чокто всего несколько слов, но разбираю «как дела», что‑то про еду, а последнее слово старшей девочки – «спасибо». Киваю и хватаю Нессу за руку, чтобы уйти, но не успеваю двинуться с места, как несносная девчонка начинает говорить на чокто быстрее, чем я могу понять, и дети подходят к нам. Все трое, вместе с котом.

– Несса! – кричу я. – Нам не нужно, чтобы они шли за нами.

Но они что‑то спрашивают, и Несса им отвечает. Она говорит больше, чем я от нее слышала за все время, пока мы жили вместе. Если бы Теско Пил слышал ее сейчас, он бы всыпал ей по первое число.

– Скажи им… Скажи им, что мы дадим им еще три… нет… две лепешки, если они оставят нас в покое, – я слегка сжимаю руку Нессы. – Передай им это, и хватит болтать. Они нам не друзья. Нам нужно идти дальше и убраться подальше от дороги, пока не пошел новый поезд. В следующем могут ехать пассажиры, и они будут смотреть в окна.

Несса вырывается из моей хватки и тянется под платье за мешочком с соленой свининой и ветчиной.

– Не доставай! – Я пытаюсь перехватить ее руку, но проливаю воду из банки на платье и чулки и, бормоча ругательства, принимаюсь отряхивать капли, пока они не стекли в ботинок. Когда я поднимаю голову, кота рядом нет, а троица детей бежит к деревьям. Несса бросается за ними.

– Несса! – Что она творит? – Несса! Вернись!

Она останавливается лишь для того, чтобы быстро оглянуться на меня, потом улыбается и бросается дальше, ловко уклоняясь от кустов ежевики и прошлогодних чертополохов.

– Несса! Остановись!

Я бегу следом за ней. А что еще делать? Она – одна, а их – трое. Они могут сделать с ней что угодно, лишь бы заполучить еду.

Бродяги и Несса, скрывшись в зарослях кустарника, направляются к каменистому склону, который поднимается к высоким деревьям. Немного не добежав, мы натыкаемся на ручей, в котором вода журчит мимо больших плоских камней, сложенных так ровно, словно какие‑то гиганты пытались построить башню. Троица лезет наверх, Несса – за ними.

– Несса! Спускайся! Сейчас же! – Я стою, уперев кулаки в бедра, у подножия башни, красная от злости.

– Олли! Лезь сюда! Посмотри!

Она, тяжело дыша, взбирается на плоский камень и начинает бродить и болтать с другими детьми, показывая куда‑то вдаль. Я слышу несколько знакомых слов на чокто: дерево, птица, дом, еда.

– Нам некогда играть, Несса. Они могут столкнуть тебя оттуда, и ты свернешь себе шею. – Я жмурюсь на утреннем солнце.

Растрепанный мальчишка высовывается из-за края камня, затыкает большими пальцами уши и начинает корчить мне рожи. Потом улыбается и протягивает руки, словно хочет втащить меня наверх, садится на корточки и хлопает по камню. Его мальчишечьи части снова на виду. Никому до этого нет дела, а ему – и подавно.

– Ну, держитесь…

Я хватаю юбку в охапку, просовываю ее между ног и затыкаю за пояс, чтобы не зацепиться. Наверное, все же хочу посмотреть, что им видно оттуда.

Камни сырые после тумана, и подошвы моих ботинок скользят, но я больше них всех, и забираться наверх мне не так трудно. Результат стоит усилий. На вершине мы похожи на пиратов посреди бескрайнего океана. Я вижу над зарослями можжевельников, ежевики и жимолости окрестности до самой водонапорной башни и даже за нее. В другой стороне рельсы проходят по деревянной эстакаде над ручьем и идут дальше по долине реки Киамичи. В той стороне я замечаю что‑то похожее на дымовую трубу.

– Это дом? – спрашиваю я у старшей девочки; присмотревшись к ней поближе, обнаруживаю, что она примерно моего возраста, но такая крошечная, что ростом едва выше Нессы. – Вы там живете?

Девочка смотрит, куда я показываю, но, понимает меня или нет, неизвестно; потом она переводит взгляд на Нессу, и они говорят на чокто.

– Дом, но это не их, – говорит Несса.

– А кто там живет?

Новый ответ.

– Охойо ачукма. – Я вспоминаю, что «ачукма» означает «добрый».

– Добрая женщина, – отвечает Несса.

– А где они живут? – я киваю на детей, и Несса задает вопрос на чокто.

Девочка поворачивается вокруг своей оси, показывая тонкими пальцами на долину, на небо и на холмы, возвышающиеся по обе стороны долины, будто ребра огромного кита.

– Везде… – Она произносит это слово так медленно, что мне едва удается его разобрать; если она и ходила в школу, то очень недолго: учителя разрешают говорить только по-английски, таковы правила. – Везде.

– А где вы спите? – я складываю из ладоней подушку, кладу на нее голову и закрываю глаза. – Где ваши мама и папа?

Мальчик хмуро смотрит на девочку в розовом платье. Та, что помладше, обнимает себя за плечи, поднимает их, потом опускает. Девочка в розовом платье смотрит на холмы по ту сторону долины, потом в небо.

Мы с Нессой печально переглядываемся.

– Ох, – шепчу я, и воцаряется молчание.

Теперь ясно, почему эта троица выглядит так плохо, почему никто не шьет им одежду и не расчесывает волосы. Кто бы ни присматривал за ними, ему нет никакого дела до сирот.

– А где вы ночуете? – я снова жестами показываю сон, потому что