Королевский аркан - Елена Ивановна Михалкова

фотографиях: дворняга дворнягой! Гройс как-то обмолвился, что это собака-спасатель: если бы не она, он бы тут не сидел, а лежал бы в лесной безымянной могилке. Но в подробности не вдавался. А потом отдал спасателя какой-то женщине с детьми. «Пес должен не по бульвару чинно выхаживать на поводке, а бегать по лесу и гонять уток, – так старик объяснил Айнур. – Ему там хорошо».[1]

Деревья шумели, и над Москвой стояло, как вода, мутноватое подсвеченное облако.

Валентина чиркнула зажигалкой.

– Не думала, что здесь можно курить, – осторожно сказала Айнур.

Первая заповедь хорошей горничной: от тебя ничем не должно пахнуть. Ни духами, ни потом, ни, боже упаси, сигаретным дымом. У нее даже дезодорант без запаха.

– Одну в день позволяю себе, – сказала Валентина.

Пламя осветило ее лицо и шарф на шее – темно-серый с бордовой полосой. К вечеру сильно похолодало, и обе кутались в куртки.

Айнур неумело закурила. Что нужно сказать, чтобы эта женщина стала с ней откровенной? И Романенко, и Мукосеева – обе они что-то знают.

Но Айнур не умеет с людьми. Она способна услышать любую вещь. Только не человека.

«Зачем Михаил Степанович меня сюда отправил? Я его подведу».

Вот у Маевского получилось бы.

Таких, как он, называют «рубаха-парень». Ни разу Айнур не видела Маевского в рубахе. Он носит плотные футболки, крепко посаженные по поясу штаны, и всё это обтягивает его, но не похабно, как вторая кожа, а так, словно весь этот безликий шмот – его верный давний друг. Одежда у Маевского и правда старая, поношенная. Всем его футболкам много лет. Когда на них появляются дырки, Никита преспокойно чинит их и носит со штопками.

Гройс рассказывал, что раньше так женщины штопали чулки: новых было не купить, они считались большой ценностью.

Но сейчас-то футболок повсюду – завались!

И вот еще что: то, что носит Маевский, – недешевое. Конечно, не чета костюмам Михаила Степановича, его тончайшим свитерам и жилеткам, которые льнут к пальцам, как маленькие ласковые зверьки, когда отправляешь их на полку. Дорогой трикотаж нельзя хранить на вешалке.

У Никиты одежда скорее добротная. Но Айнур как-то подержала в руках его свитер. Старый добрый хлопок, почти без примесей. В чем в чем, а в хлопке она разбиралась. Сколько ни повторяют из каждого утюга, что примеси улучшают качество и не дают вещам изнашиваться раньше времени, Айнур знала, что это неправда. Она видела: нить, из которой связали свитер, ткали на медленном станке, чтобы не было крошечных повреждений. Чем медленнее ткут хлопок – тем лучше. А у китайцев на заводах стоят гигантские машины и проглатывают хлопок, волну за волной, чтобы выдать неровную, легко рвущуюся нить.

Маевский быстро сходится с людьми. Оставить его в любом месте – он через десять минут заведет себе дружбанов. Нравится он людям. Простой, улыбчивый. Айнур и простота его, и улыбчивость раздражали. Привык, что стоит ему просиять своей обаятельной рожей, – и все сразу размякают. С ней такое не пройдет.

Она не знала, как Никита с Гройсом познакомились. Михаил Степанович в детали не вдавался. Просто однажды в гараже появилась машина с шофером. «Айнур, дорогая, это Никита, мой водитель». Но что-то стояло за этим лаконичным представлением, какая-то предыстория, а не просто рекомендация хорошего знакомого или найм по объявлению. Михаил Степанович и не давал никаких объявлений, иначе она бы знала.

Айнур Никиту едва терпела. Первый месяц Маевский вился вокруг: то цветочек поднесет между делом, то гранат, то плитку шоколада… Но потом, видно, догадался, что ему не рады, и отступил. Как только Айнур поняла, что больше ее осаждать не будут, часть ее раздражения испарилась сама собой.

Повлиял еще и тот случай…

Айнур сама была виновата. Надела длинную нарядную юбку с рисунком, как на восточном ковре: плоды граната, вписанные в спиралевидные линии с листьями и цветами. Юбка была любимая, привезенная из Казахстана. В ее красочном узоре было что-то успокаивающее, хотя обычно она предпочитала однотонные вещи. Айнур юбку берегла и надевала редко – не по праздникам, а под настроение. Настроение важнее, чем дата.

Они налетели, как стая обезьян. Айнур шла по переулку, был очень теплый сухой мартовский день, какие иногда выпадают посреди ранней весны, и на втором этаже одного из бывших жилых домов, превращенных в офисы, тетка мыла окно, натирая стеклянную плоскость мыльной газетой. Айнур представила, что это прозрачные крылышки и по весне дом взлетает, хлопая чисто отмытыми окнами. Чистота в ее воображении как-то связалась с полетом, и это было так красиво, что она от неожиданности засмеялась.

Ее ударило в спину с такой силой, что хрустнули лопатки. Айнур выгнуло, она пролетела вперед и бухнулась на колени. Вокруг визжали, хохотали, кривлялись, вопили. Ей дали подняться, и она увидела, что тетки в окне уже нет.

Вокруг столпились подростки. Старшие школьники: рюкзаки, кроссовки, легкие куртки. Должно быть, их отпустили с урока или они сбежали сами и теперь носились по сухой радостной Москве – веселые, гогочущие.

Один выскочил из круга и с силой дернул за юбку, потянув ее вниз. Юбка не сползла, потому что была не на резинке, а на поясе, но Айнур услышала треск ткани. Вокруг заржали.

– Гриш, теперь ты!

По другой стороне улицы прошел старичок, твердо глядя перед собой.

«Ничего опасного, – сказала себе Айнур, обводя взглядом лица. – Они просто дурачатся».

В глубоком кармане юбки лежал баллончик. Но она понимала, что эти парни, которые кажутся ей взрослыми, здесь считаются детьми. Ее снова толкнули, уже в плечо, она отлетела на высокого парня с челкой как у Элвиса Пресли, и тот немедленно пихнул ее обратно.

Айнур видела, что это школьники из благополучных семей. Чистые лица, пластинки на зубах, кроссовки не из дешевых – об этих детях заботились, им собирали ланч-боксы, будили к первому уроку, чистили им яблоки и выдавали витамин Д с ноября по апрель.

– Чего молчишь-то? Говорить не научилась, макака?

Забавно: это они показались ей стаей обезьян. Шестое чувство подсказывало, что рта открывать нельзя, что они только и ждут, когда она что-нибудь скажет. Какая-то игра? Спор? Ее снова толкнули, она пролетела по кругу и чуть не грохнулась, потеряв равновесие.

Падать тоже нельзя, поняла Айнур.

«Дети, они просто злые дети», – сказала она себе, нащупывая баллончик. Руки дрожали.

Взвизгнули на весь переулок тормоза, хлопнула дверца, а в следующую секунду рядом с ней возник Маевский.

В отличие от Айнур, его почему-то не остановила мысль, что перед ним дети. Первым делом он с размаху влепил оплеуху Элвису. Тот