Цепная реакция - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

показались ему слишком неприглядными. С тех пор все попытки связаться с его людьми натыкались на стену. Думаю, Шелленберг позитивно воспримет возможность возобновить такие контакты на взаимоприемлемой основе. Но, как вы понимаете, всё это слишком опасно. Никто не может вот так просто постучать в дверь и подсесть к камину. Я слышал, что в рейхе сейчас модно вешать врагов на струне от рояля. Так они дольше страдают.

—Мда, варварство, — согласился Хартман. — Надеюсь, по итогам войны вешать станут на простых веревках. С мылом.

—А вы шутник.

—Просто я люблю всё делать в срок. Обесцененное время стоит дороже всего. Скоро кто-то заплатит за него головой, и это не самая большая цена. — В голосе Хартмана появился металл. — Помните: желающих — хоть отбавляй. Есть такая африканская поговорка: бежать надо не быстрее леопарда, а быстрее, чем остальные члены племени.

Бум улыбнулся:

—А что, очень красноречиво.

—Да уж, в Африке живут неглупые люди.

—Всё это слишком опасно, — раздумчиво повторил Бум. — Шелленбергу понадобятся гарантии. Вы можете предоставить гарантии?

—Безусловно. Мои друзья готовы их предъявить.

—Вот тут-то самая главная проблема. — Бум отрицательно замотал головой на предложение Хартмана закурить и вырази- тельно постучал пальцем по левой стороне груди. — Чтобы убедить господина Шелленберга в том, что это не ловушка, не чужая игра, которая может закончиться струной от рояля, моего участия мало. Вам надо самому с ним говорить. Самому, понимаете? Встретиться и доказать, что контакт с Даллесом реален. Я же со своей стороны донесу содержание нашего разговора и сделаю так, чтобы встреча гарантированно состоялась. Что скажете?

—А Шелленберг приезжает в Швейцарию?

—Что вы? Разве сейчас такое возможно? Это вам надо ехать в Берлин. Вам — и как можно скорее. Пока верность Гиммлера не перевесила в нем чувство самосохранения…

Возвращаясь домой, Хартман снова и снова анализировал прошедший разговор, задаваясь вопросом: поверил ли Бум тому, что он, Хартман, способен обеспечить контакт с Даллесом? А Бум между тем гадал, сидя вечером над рюмкой кальвадоса: что за сила может стоять за спиной Хартмана и кому он служит на самом деле?

Цюрих,

14 января

– Да ты с ума сошел! Тебя снимут на первой же станции! Тебя и здесь пасет гестапо, а там-то уж… Чуешев даже запнулся от удивления: по правде говоря, такого отчаянного авантюризма от рассудительного Хартмана он не ожидал.

—Не преувеличивай, — отмахнулся Хартман и рассеянно огляделся: — Да где же он, черт побери?

Зимний пляж всегда выглядит пустынным, а утром, когда вод- ная гладь сливается с холодным, пасмурным небом и противоположного берега более не существует, в его пейзаж вплетается одиночество какого-то вселенского свойства; и ржавый флагшток с мелко подрагивающим тросом, и увязшая в заснеженном песке скамья, и тянущийся к воде деревянный настил кажутся странными и ненужными предметами в этом заброшенном мире.

Хартман медленно расхаживал вдоль кромки воды, нервно поглядывая на часы.

—Если хочешь узнать мое мнение… — начал Чуешев, но Хартман его оборвал:

—Не хочу. — Он отбросил недокуренную сигарету. — Мы торчим здесь уже лишних семнадцать минут.

Они ждали Тео Цитраса — агента советской разведки, «сидевшего» на радиоточке. Он жил в Люцерне. Дорога до Цюриха отнимала минут сорок. И теперь он опаздывал, чем несказанно раздражал Хартмана, потому что так было всегда.

—Чему ты удивляешься? В стране часов и будильников так и подмывает нарушить ход времени. — Нахохлившись, Чуешев сидел на спинке скамьи. — Тео — вообще итальянец. Или еврей. Итальянский еврей. Знавал я одного еврея, часовщика, между прочим, так для него час делился на четыре четверти: первая четверть, вторая четверть — ну, и так далее. И никаких минут.

—Похоже, у Цитраса два часа в одном, — проворчал Хартман.

Он сунул в рот новую сигарету, щелкнул зажигалкой, затянулся — и тут появился Цитрас. Пухлый, курносый, взмокший от пота, в перекошенном пальто, он почти бежал по пляжу, утопая в песке, и заранее всплескивал руками.

—Чтоб тебя, Тео! — не сдержался Хартман, машинально отбросив (и сразу пожалев об этом) едва раскуренную сигарету.

—Стой, стой, стой, Франс! — предусмотрительно заверещал тот издали. — Сломалась долбаная машина! Дергаю за рычаг — туда! сюда! — не идет! Я же не знаю, как она работает! Бросил посреди мостовой! Пришлось — на автобусе! А он — ползет, зараза, как телега! Ай, думаю, не успеваю! Тут, глядь, — такси! Я выскочил — вот так, руками прямо! схватил: вези, кричу, зараза, а то прибью! Еле дотащился! Уф-ф!

При взгляде в честные глаза Цитраса у Хартмана само по себе выветрилось негодование: прибить тот мог разве что муху. Хартман махнул рукой, поднял воротник пальто и занялся оче- редной сигаретой.

—Слыхал я, в Люцерне блондинки повывелись, — обратился к Цитрасу Чуешев. — Перекрасились, говорят, на всякий случай, чтоб не смахивать на ариек. Теперь не модно. А мне, грешным делом, жаль, люблю светленьких.

—У тебя одно на уме, — криво усмехнулся Тео. — Мало тебе девиц в Цюрихе? Приезжай. В Люцерне одни старухи. И все блондинки, как ты любишь.

—Довольно, — отрезал Хартман и подошел к Цитрасу: — Ну, что? Ответили?

—Ответили.

Имелась в виду реакция Центра на вчерашнее донесение о встрече со стоматологом Шелленберга. Полночи Ванин со своими доверенными сотрудниками ломал голову, как в сложившихся обстоятельствах рационально выбрать вектор поведения для Хартмана. При известной свободе маневра ему требовалось разрешение Москвы на действия, от которых зависела его миссия.

На столе, покрытом казенным зеленым сукном, в пелене табачного дыма мягко светились зеленые абажуры настольных ламп: по мнению Ванина, такое освещение помогало сосредоточиться. Ванин расслабленно сидел на столе, Коротков допивал очередную чашку крепкого кофе, Зотов, майор из аналитической службы, тяжело осев на локти, старался удерживать голову прямо: он почти не спал вторую ночь подряд. Периодически появлялся и убегал к себе, где шло свое совещание, другой майор — Осипов из 2-го отдела (Западная Европа, Скандинавия).

Им нужно было принять решение, цена которого равнялась цене жизни Хартмана.

—Значит так, — встрепенувшись, Ванин энергично растер пальцами виски́, — давайте-ка соберем всё в кучу. — Он спрыгнул со стола и принялся ходить взад-вперед. — Что мы имеем? Баварец отправляет Леве в Берлин, чтобы тот возобновил дружбу с доктором Зибертом, причастным к урановой программе. Так? Так. Зиберта пасут американцы. Это их канал. После встречи с Зибертом Леве