Невеста Василевса - Надежда Салтанова

— и вовсе аптеку у нее отнять могли. Василий же ее под защиту взял. Нина вспомнила, как Василий Ноф появился на пороге ее дома впервые. Она тогда от страха едва не умерла. Чтобы сам великий паракимомен к ней в аптеку пришел да говорил с ней, будто с равной, — о таком ей ранее и помыслить было страшно.

Муж Нины, Анастас, был умелый аптекарь, к нему многие в городе ходили. Выйдя замуж, она училась у него, записывала, как снадобья готовить, как травы собирать да сушить. Но более всего душа у нее лежала к средствам для женской красоты. И мало-помалу стали Нинины притирания для лица да масла для волос известны в городе. Шутка ли, жена Луки Гидисмани, самого известного и богатого аптекаря, покупала у Нины притирания. С тех пор как Анастас умер, Нине пришлось одной аптеку вести. В гильдию ее с трудом взяли — сколько подношений ушло, сколько уговоров.

А когда сам великий паракимомен императрице рассказал про Нинины притирания, то пошли заказы и из дворца. Как узнали о том в гильдии, так сразу стала вдруг Нина-аптекарша уважаемым мастером. Даже сам Лука Гидисмани стал ее привечать да своих покупательниц порой к Нине посылать за средствами для красоты.

Так что ослушаться великого паракимомена она не посмеет. Но голова ныла от дум, как же ей теперь быть, как с этой Анастасо разговаривать, да чтобы Роман про то не прознал.

Прибежавшего Фоку отправила в баню отнести постиранную одежду.

— А если там женский день? — насупился подмастерье. — Увидит кто, на смех поднимут.

— А ты обойди баню да постучи со двора, там Ерофей тебе откроет. Он истопником при бане служит. Вот ему и отдай. Да, вот еще отнеси ему масло на эвкалипте. — Нина поставила в корзину кувшинчик. — Он там с печами да с дровами возится, скажи ему, что такое масло ожоги да царапины хорошо лечит.

Фока спорить не стал, выскочил на улицу, задев плечом косяк так, что охнул. «Хорошо хоть корзинка в другой руке», — подумала Нина, провожая неуклюжего подмастерья взглядом.

Притираний ей заказали в этот раз немало. Солнце уже перевалило за купола, когда Нина наконец отставила приготовленные горшки с маслянистой нежной массой, накрыла их тряпицей. Остынут немного, надо будет ароматные масла добавить, как Фока написал, да перемешать. И разложить в малые горшочки и сосуды.

А еще ведь помады готовить надобно. Едва она достала завернутый в холстину чистый пчелиный воск, как в дверь тихонько постучали. Нина поднялась, открыла. На пороге стояла девица в скромной столе. Из-под короткого мафория выглядывали отливающие темным золотом локоны. Она подняла на аптекаршу огромные глаза и произнесла:

— Позволь мне, почтенная Нина, поговорить с тобой.

Та посторонилась, пропуская девицу, гадая, кто это такая. На улице успела заметить высоченного парня, коренастого и угрюмого. Повернулась к девице:

— Провожатый твой?

— Мой кузен. Он подождет на улице, — кивнула девушка.

Нина, заперев дверь, указала на лавку посетительнице, приглашая сесть. Сама опустилась на сундук напротив. Молчала, разглядывая красавицу. Стройная, как веточка, с высокой грудью, что угадывалась под просторной столой. А глаза такие, что в них, верно, утонуть можно. Девица прижала руки к груди, на глазах ее показались слезы:

— Я не знаю, куда мне еще идти и что теперь делать.

Нина сразу поняла, что случилось. Ну что ж, не первая она приходит к аптекарше плод изгонять. Хорошо, если сразу к ней. Нина хоть отсоветует, отправит в монастырскую лечебницу. Там и родить можно, и ребенка оставить, если самой девице не поднять. А дитя в монастыре вырастят, не обидят.

А то молодые девицы в страхе могут бед наворотить. Нина слыхала разное: и про скачки на лошади часами, чтобы дитя нежеланное «вытряхнуть», и про сидение в калидариуме до беспамятства, и про неумело приготовленные отвары с ядовитой пижмой и анисом, от которых потом в мучениях умирали. Да мало ли страшных средств женщины используют от отчаяния. Аптекарша вздохнула:

— Хорошо, что ты ко мне пришла. Скажи, давно ли понесла?

Девушка в удивлении вытаращилась на Нину. Покраснела, замотала головой:

— Я не с тем к тебе. Мне Роман… — Она замерла, не зная, как продолжать.

Тут пришла очередь Нины уставиться на собеседницу. Она озадаченно спросила, уже предвидя ответ:

— Как звать тебя, красавица?

— Анастасо.

Нина села за стол и, вздохнув, подняла глаза на девицу. Не готова она еще к этому разговору, но деваться уже некуда.

— Поведай, что привело тебя сюда, Анастасо, — произнесла Нина.

Та торопливо принялась объяснять:

— Роман однажды мне поведал, что аптекарша Нина — единственная в городе, кому он верит. Сказал, что ты его от смерти спасла. А я не знаю, что мне делать. — Она сжала в кулачке ткань льняной столы. — Он меня разлюбил…

По нежной щеке скатилась слезинка, девушка понуро опустила голову.

— Что-то не пойму, чем я тебе помочь сумею, — осторожно произнесла Нина.

— Говорят, ты во дворец вхожа. Ты же увидишь его — так скажи, что я всю жизнь свою теперь его любить буду. Даже когда за другого меня отец выдаст, душа моя все равно в руках Романа останется.

— Погоди-ка, красавица. С чего ты взяла, что он тебя разлюбил?

Анастасо прижала кулачки к глазам, завыла тоненько. Нина, вздохнув, потянулась к кувшину с успокаивающим сердце отваром. Мелькнула мысль, что с такими хлопотами велика в нем нужда теперь, надо бы сразу большой кувшин приготовить. Она протянула чашу с отваром девице. Та убрала руки от лица, лишь всхлипывала, вытирая нос и глаза рукавом. Нина разглядывала ее. Молода совсем, только в возраст вошла, когда замуж идти можно. Лицо тонкое, белое, кожа будто светится. Глаза яркие, пронзительные. Невольно сравнила Нина ее с Дарией, признаваясь, что эта не столько краше, сколько нежнее. Красота Дарии что золотая чеканная чаша — яркая, притягательная. А Анастасо вся будто ажурная резьба по кости — легкая, светящаяся. И правда, глаз от нее отвести невозможно.

Девушка отпила из чаши, держа ее тонкими пальчиками, поставила на стол. В каждом движении девицы словно сквозило что-то убаюкивающее, протяжное.

Успокоившись немного, Анастасо принялась рассказывать:

— Я его полюбила сразу, не зная еще, что он наследник и василевс. Он красивый, смелый, силой от него веет.

Нина едва удержалась, чтобы не поднять бровь в удивлении. И верно, любовь другими глазами смотрит. А девица продолжала:

— Отказать ему было страшно, но батюшка мне всегда говорил, что ценят лишь то, что цену имеет. Да не в номисмах та цена измеряется. Батюшка говорит, что мое умение через танец души и сердца волновать — дар, который