Иван Путилин и Клуб червонных валетов - Роман Добрый

Для темного хуторянина чудесное превращение Путилина казалось необъяснимой загадкой.

– В своем виде, как сам ты понимаешь, опасно было сюда прийти. Увидеть могут, ему донесут, и все дело пропало. Вот и одел личину, вырядился.

– Ловко! – тоном искреннего восхищения вырвалось у Бесчастнова.

– Отчего же вы не жалуетесь на дикости и безобразия Ехменьева?

– Кому, ваше прев…

– Зови меня, Егор Тимофеич, просто Иваном Дмитриевичем, – хлопнул Путилин симпатичного хуторянина по плечу. – Длинно больно «превосходительство» выговаривать.

– Помилуйте-с, как можно-с…

– Прошу тебя. Слышишь? Так почему, говорю, не жаловались? Ты вот спрашиваешь: кому? Да начальству ближайшему.

– Эх, барин хороший.

Махнул рукой Бесчастный, досадливо, насмешливо.

– Начальству… Да что толку из этого выйдет, коли само начальство наше дружит с ним? Вместе в карты режутся, вместе попойки устраивают. Коли жалиться, одно только выйдет: и барин шкуру спустит, да и господа в кокардах в морду залезут.

– Не знаешь ты, Егор Тимофеич, за что он на жену свою так взъелся?

– Слышал… Бают, будто приревновал ее к брату управляющего. А только грех это. Не такая Евдокия Николаевна. Ангел, одно слово, святая барыня.

Путилин посмотрел на часы и встал.

– Что же, пойдем, Егор Тимофеич.

– Куда, барин хороший?

– Да туда, к барскому дому. Ты дорогу лучше знаешь. Проведи меня.

– А для чего-то?

– Хочу, голубчик, поближе все рассмотреть.

Они вышли.

Ночь была на редкость темная. Словно черным саваном окутала она ехменьевское имение. Идти пришлось недолго.

Скоро в ночной тьме засверкали огоньки помещичьего дома. И вдруг, один за другим, пронеслись в тишине ночи страшные, отчаянные крики.

Как вкопанные, остановились хуторянин и Путилин.

– Свят, свят, свят! Господи Иисусе! Слышите, барин?

Бесчастный в испуге даже схватил Путилина за руку.

– Слышу, голубчик. Это его, верно, работа?

– Его, проклятого… На ночной потехе забавляется.

– Изверг! Чудовище! О, с каким удовольствием я поймаю тебя! Идем!

– Ой, страшно, барин! – трясся Бесчастный.

Крики то затихали, то возобновлялись с прежней силой.

– Ой-ой-ой! Ой-ой-ой!

Казалось, кричит человек, у которого вырывают все внутренности.

– Голос женский… Где происходят его «забавы», Егор Тимофеич?

– На половине его. Бают, в зале большом, со столовой рядом.

– Куда выходят окна этих комнат?

– В сад прямо, барин.

Они стояли около дома.

Послышалось грозное рычание собак.

– Вот это скверно! Собаки нам не на руку. Во-первых, разорвать могут, а во-вторых, переполох вызовут.

– Не беспокойтесь, барин хороший. Они, почитай, все меня знают, потому частенько приходится у Ирода бывать. И Бесчастный тихо свистнул:

– Жучка! Барбос! Ралька!

С добродушным ворчанием подбежали огромные овчарки к своему знакомому, но недружелюбно посматривая на Путилина.

– Со мной не тронут…

– Сад караулят?

– Нет. Кто сюда придет? Всякий подальше сторонится от лютого помещика.

Тихо крадучись, шел садом Путилин, направляясь к окнам, из-за которых продолжали нестись дикие возгласы, хохот, крики.

Окно было невысоко от земли.

Путилин приподнялся, заглянул в него. Оно было занавешено шторой, но оставалась узкая полоска. Долго глядел в нее гениальный сыщик.

– Ужасно! – вырвалось у него. – Первый раз в моей жизни я вижу подобное скотское озверение.

Так же тихо они пошли вон из сада.

У калитки Путилин остановился. Он был страшно взволнован.

– Скажи, Егор Тимофеич, как относится челядь к этому зверю?

– Как сказать? Одни, конечно, ненавидят его, другие обожают, потому он в пьяном виде любимчикам деньги так и швыряет. Верховодит всем ловчий его любимый, Сергунька. Души не чает в нем, Ирод проклятый.

– Но среди челяди есть же хоть кто-нибудь, кто любит, обожает барыню Евдокию Николаевну?

– Есть, барин. Девушка одна, сиротка, Наталья. Прислуживает она барыне, почитай что молится на нее.

Путилин задумался на минуту.

– Ну, так слушай меня внимательно, Егор Тимофеич. – И он начал что-то подробно ему объяснять.