Перемена мест - Лев Гурский

Ровно в девять часов утра из квартиры Жанны Сергеевны Володиной вышел чернявый электромонтер среднего роста. На плече он нес потертую матерчатую сумку, в уголке рта была зажата вонючая индийская папироска. Монтер выглядел заспанным, небритым, спецовка на нем была здорово помята, как будто, наспех выстирав, ее забыли разгладить. Мятый монтер двинулся по направлению к станции метро.

Этим монтером был я.

Проснулся я в семь и почти час потратил на то, чтобы превратить новенький комплект спецодежды в старенький. В общем-то я сам был виноват: вчера не объяснил Цокину, что именно мне нужно из обмундирования, а тот, разумеется, постеснялся предложить своему боссу потрепанные шмотки. И зря. Потому что мастер в чистой спецовке, гладко выбритый и хорошо причесанный, до сих пор вызывает безотчетные подозрения. Небритость и заспанную одутловатость утренней физиономии сымитировать мне удалось довольно легко – по правде говоря, я для этого не предпринял ровно никаких усилий. Когда я проснулся и глянул в зеркало, физиономия была именно таковой. Что в ней вчера могло понравиться Жанне Сергеевне, представления не имею. Хотелось бы верить, что ей понравился на моем лице проблеск мысли.

Проходя вдоль какой-то витрины, я искоса бросил взгляд на свое отражение. Никакого проблеска мысли на лице не наблюдалось. То, что надо. Порядок. Колоритный типаж. Старик Станиславский – и тот бы побоялся сейчас изречь свое знаменитое «Не верю!», ибо рисковал тут же получить от мятого похмельного электромонтера в глаз. Вчерашние эксперименты с нелюбимым напитком, оказывается, сильно помогли мне вжиться в образ.

При воспоминаниях о вчерашнем я конфузливо улыбнулся. Если все то, что произошло вчера, мне не приснилось, то шесть лет супружества с моей бывшей Натальей можно считать бездарно вычеркнутыми из жизни. У Натальи все шесть лет был один и тот же репертуар, и его она исполняла без большого интереса, нередко и просто халтурно. Точь-в-точь как прима в провинциальном театре, которая на спектаклях не очень старается, поскольку прекрасно знает, что она незаменима и что ее не прогонят из труппы. С Натальей мы разыгрывали простенькие одноактные пьески, и до вчерашнего дня я полагал, будто в качестве героя-любовника я не вытягиваю на более сложную драматургию. Мои робкие попытки хоть чуть-чуть разнообразить наши ночные семейные спектакли заканчивались Натальиными слезами с истерикой. Ну откуда в тебе тако-о-о-е-е?! – завывала супруга, и ее золотые коронки на передних зубах в свете ночника поблескивали в такт вою. – Неужели тебе нравится ЭТО?… Неужели ты не можешь, как обычно… как у нас всегда?… Слезы жены лишали меня всякой воли к сопротивлению. Я смирялся, Наталья успокаивалась, мы с ней делали все, как обычно и как всегда. Все долгие шесть лет. Последние два года супружества эти игры превратились из привычных театральных дуэтов и вовсе в какой-то скучный, почти бессмысленный спорт вроде перетягивания каната или бега в мешках. И вот только вчера я понял, что такое НАСТОЯЩАЯ драматургия и НАСТОЯЩАЯ режиссура. Выяснилось вдруг, что герой-любовник способен сыграть не только медведя в детском утреннике, но чуть ли не Шекспира! Мы сыграли с птичкой феерию, фантастический по красоте спектакль для двоих, где не было ни одного повтора, где каждый следующий акт пьесы обставлялся как нечто особенное. И если бы удалось повторить эту потрясающую ночь хотя бы еще раз…

Мои сладкие воспоминания были прерваны самым прозаичным тычком в спину и наглым вопросом.

– Чего встал, гегемон? Заснул, что ли?

Я обнаружил, что стою уже в толпе на перекрестке в двух кварталах от особнячка с «ИВОЙ» и «Меркурием», а на светофоре горит зеленый глазок. Среди моих ценных качеств есть одно бесценное: о чем бы я ни задумался, автопилот будет вести меня в нужном направлении. Вместе с толпой я пересек дорогу на зеленый свет, не забыв при этом скосить глаза на своего обидчика из толпы. Высокий красивый хлыщ в замшевой куртке и с дипломатом в руке. Похож на банковского клерка или как они там в банках сейчас называется. Оказавшись на другой стороне улицы, я прибавил шагу, а потом, резко притормозив, обернулся и преградил наглому клерку дорогу.

– Значит, я, по-твоему, бегемот? – с угрозой спросил я, выплевывая окурок. – Обзываться будем, так?

По совести говоря, на клерка мне было наплевать, да и ткнул он меня за дело: нечего ворон ловить. Однако недурно было бы проверить свою теперешнюю маскировку на прочность. Потому что потом проверять будет некогда.

Молодчик оценивающе взглянул на меня, потом на часы и сделал выбор. Связываться с похмельным работягой ему вовсе не улыбалось. Тем более что у них там в своем банке наверняка строго следят за опозданиями.

– Прости, друг, – вымученно улыбнулся он. – Ты меня не понял. Я сказал не бегемот, а гегемон. То есть пролетарий.

– Смотри у меня, – я погрозил красавчику клерку пальцем, грозно сплюнув на асфальт и едва не попав в ботинок молодчика. – Ладно, катись… Интеллихент, – добавил я с мерзейшей гримасой.

На красивой физиономии клерка я с удовольствием прочитал ненависть к пролетариям всех стран, соединившимся в моем лице. Браво, Яков Семенович, подумал я. Камуфляж в порядке. Клерк тем временем разбавил неприязненную гримасу какой-то тошнотворной улыбочкой и шмыгнул в сторону мимо меня. Я ухмыльнулся ему вслед улыбкой победившего гегемона и пошел своей дорогой.

Прямо до ближайшего телефона-автомата.

Номер телефона проходной милого особнячка «ИВЫ» энд «Меркурия» я углядел еще во время вчерашнего визита; он был выбит на металлической бирке, приляпанной к корпусу телефонного аппарата, что стоял по правую руку от Коляна. Оставалось только набрать этот номер. Я взглянул на часы. Десять минут одиннадцатого. Если Цокин меня не подвел, самое время звонить.

Я откашлялся, для тренировки состроил зверское выражение лица и набрал семь цифр. Откликнулся, по-моему, сам Колян. А может, его напарник или его сменщик. У наемных гоблинов почему-то у всех похожие голоса. Надеюсь, что и у всех гегемонов – тоже.