Последний кайдан - Элла Чак

Хатиро не без ехидства спросил:

– Её ты хоть из воска не лепила?

– Нет, – ответила я тем же тоном. – Акира-сан сжёг всё, что у меня было. Как и макет твоего дома, ты не забыл?

– Но… у нас в доме не может возникнуть пожар. Сама видела, как внутри всё продумано. Сколько сигнализаций, датчиков, система раннего реагирования на землетрясение… Это самый безопасный дом во всей округе!

Мне не терпелось увидеть лицо девушки с красными пучками, и вот она обернулась и наконец-то, почувствовав наш взгляд спиной, уставилась на нас с Хатиро. Но то, что мы увидели, заставило нас обоих резко шагнуть назад, вжимаясь в забор.

Не знаю, что впечатлило (или ужаснуло) Хатиро, но лично меня сразу три вещи и ужаснули, и впечатлили. На её плече сидел двухвостый чёрный кот, глаза её закрывала горнолыжная маска с чёрным стеклом, а на её футболке красовался рисунок горящей синим пламенем свечи. Ровные перпендикулярные следы розовых шрамов на щеках девушки терялись в её облике.

Чёрный двухвостый кот заинтересовался мной и Хатиро. Он прыгнул на деревянные рейки забора и стал медленно приближаться к нам. Я уставилась в его глаза – алые угольки, – кот ощерился и спрыгнул с забора. Толчок его тела был таким сильным, что мы с Хатиро повалились вместе с забором.

– Нацуми!

К нам подбежал Акира, краснеющий перед семьёй Куроки.

– Прошу прощения за шум! Подростки!.. – пожал плечами Акира.

– А то мы не знаем! У самих такая же бедовая дочурка! – рассмеялся супруг Куроки.

Я лепетала извинения, пробуя собрать доски. Ну что за кот! Как он только умудрился целый забор опрокинуть?

Из окна выглянула девушка, успевшая уже войти в дом, – причина нашего с Хатиро падения.

– Танака-сан, вас зовёт ваша жена.

– Бегу, Мэй-тян! Бегу! – отвесил он поклон, пока мы с Хатиро отползали на тропу, прячась за его силуэтом.

Акира направился к крыльцу и скрылся в доме, но голова Мэй (именно так отчим назвал племянницу) всё ещё выглядывала из окна. Я обернулась. Глаза девушки всё так же скрывала маска, и её назначение осталось для меня непонятным, как и происхождение её шрамов на щеках. Лица её в музее я не видела, но маски точно не было, даже очков.

Несмотря на маску, девушка совершенно точно видела меня. Она кивнула, вытянула перед собой палец, изображая свечу, и… «задула» её.

* * *

Хатиро пинал носком ноги камушек перед собой.

– Странно… Почему вокруг столько всего странного?

– Ты про что?

Он стоял возле продавца масок, поэтому тут же выбрал одну и приложил к лицу. Маска была красного цвета с длинным носом и перевёрнутым озлобленным ртом.

– Не похоже на тэнгу. Ни капли не похоже.

Он вернул маску и принялся ощупывать свой нос.

– Девушка со шрамами… она странная, да?

– Как и мы с тобой.

Я решила остановить его, не дать пинать камень дальше.

– Прекрати! Что, если это цукумогами?

Я пошла по тропинке дальше. Ладонь Хатиро скользнула по моей, что было совершенно несвойственно нам. Мы дружили, но сохраняли дистанцию без всяких касаний.

Красный конверт! Точно! Боги, он что… решил признаться мне в любви и предложить встречаться? Как будто мне мало проблем с родителями, ёкаями, духами мёртвых, которых я вижу, девушкой, лишившей себя зрения, и вечно горящей свечой в подполе у лучшего друга, который норовит переквалифицироваться в парня!

– Хатиро, – начала я издалека, – думаешь, это хорошая идея?

– Пинать камень – хорошая идея, а приглашать в свой дом семью, в которой дочка такая, как Мэй, – плохая.

– Я не про это. Я про твоё письмо.

Его рука метнулась к затылку, а глаза смущённо забегали.

– А, это!.. Когда его прочитаешь, ты всё поймёшь. Может быть, ты поймёшь меня.

– Не надо так, Хатиро. Ты не должен…

– Нет?

– Ну да! Мы дружим с первого класса. Повезло, что мама после замужества больше ни разу не потеряла работу и наши скитания прекратились. Ты не… не думаешь, что ты и я… что это уже слишком?

– Это как?

– Ну так, слишком… Думать о… о любви… сейчас не время.

– О чём?! – разорался он так, что спугнул с веток горстку кодама.

Я сделала несколько шагов назад.

– Твоё письмо… разве там не признание в любви?..

– Признание?! – снова ответил он криком. – В любви?! А что, можно только в любви признаваться? Какая же ты…

Я чуть не расплакалась.

– Какая?.. Ну скажи! Какая?

– Какая же ты… девчонка!

– Я думала, ты…

Он начал трясти руками.

– Нацуми, я сказал, что умру за тебя, потому что ты мне как сестра! Ты заботишься о Хи-тяне, и я забочусь о тебе! Всегда буду заботиться и не дам в обиду! Но я… Это не то признание, о котором ты подумала!

– Не то?..

– Не то! Не то! Совсем другое! Похуже, чем любовь!

– Но… почему ты решил написать? Если мы дружим, можешь сказать вслух…

– Не могу! – огрызнулся Хатиро, как будто я виновата, что он написал мне странное письмо, и теперь я должна извиняться за его душевные терзания.

Пока мы шли по тропе, я старалась не смотреть в сторону леса. Духи одолевали в сто раз чаще и сильнее в дни Обона. Не хватало ещё встретиться лицом к лицу с ёкаем.

Я бегом обогнала приятеля.

– Хатиро, ты это видел?

Я была рада сменить тему. Если не о любви, то хоть о ёкаях я могу говорить с ним. Это же нормально – или рисовать сердечки с блёстками объекту поклонения, или лепить посмертную маску объекта из синего воска, поклоняться которому будут уже на кладбище.

– Где? Что?

– Вон там, – вытянула я руку, и голубой рукав моей юкаты[44] задрался выше локтя.

– Ты про звуки бон-одори[45]? Ну слышу, – обиженно цедил он сквозь зубы каждое слово.

На Обон не просто так зажигают бумажные фонарики с крошечными свечками внутри и отправляют их в небо или в океан. Каждый огонёк указывает духам тропу в иной мир. Но дверь не может открыться только в одну сторону. Этим пользуются ёкаи. Они сбегают в мир людей и не собираются возвращаться обратно, устраивают хаос или охоту.

Мы с Хатиро шли в сторону звуков бон-одори, но мне всё меньше нравилась эта идея. Красные фонарики, которыми украсили тропу, подняли скрип на ветру, и я, точно зная, что природа умеет говорить, тут же повернула голову на зов.

Из темноты мне в глаза уставились два красных глаза – два уголька, два фитиля с алыми огнями. И они приближались. Они