Доктор Джекил и мистер Холмс - Лорен Эстелман

– Аттерсон, вы в порядке? – спросил у него Холмс.

Адвокат кивнул, все еще задыхаясь.

Я взял его запястье и, сверяясь с секундной стрелкой своих часов, измерил пульс.

– К счастью, пульс замедляется, – сообщил я сыщику через некоторое время, убирая хронометр в карман жилета.

– Он чуть не остановился совсем, – озабоченно проговорил Холмс. – Что случилось, Аттерсон? Джекил?

Тот снова кивнул.

– Ваша хозяйка сказала мне, куда вы отправились. – Слова вылетали из него между судорожными вдохами. – Я боялся, что потеряю вас. – Вытащив смятый обрезок бумаги из кармана пальто, Аттерсон протянул его Холмсу. Тот взял его и, едва взглянув на написанное, поднял нетерпеливый взгляд на адвоката.

– Я это уже видел: записка Хайда Джекилу, которую вы мне показывали три месяца назад. В чем дело?

– Есть еще. – Дыхание Аттерсона уже значительно успокоилось, а цвет лица был близок к обычному. Он снова сунул руку в карман, из которого достал записку, и, ничего там не обнаружив, принялся по очереди обшаривать все остальные, пока наконец не извлек еще один листок, покрупнее первого, и снова протянул его Холмсу. Тот бросился на него, словно гончая, почуявшая добычу.

– После обеда в тот день, когда я показал вам записку Хайда, – начал объяснять адвокат, – я сидел в рабочем кабинете вместе со своим клерком, мистером Гестом, и тут посыльный принес подписанное Генри Джекилом приглашение на ужин, которое я вам только что вручил. Гест неплохо разбирается в почерках, и я из любопытства дал ему ознакомиться с оригиналом послания Хайда – посмотреть, что он в нем поймет. Когда он увидел приглашение Джекила, то попросил изучить и его. Я дал, и после сравнения он сказал…

– …Что оба текста написаны одной рукой, – закончил сыщик и, быстро просмотрев листки, вернул их адвокату. – Этот ваш Гест совершенно прав. Я сказал вам тогда, что почерк пытались замаскировать, причем довольно топорно. И поскольку, если верить дворецкому, никакого письма в тот день не приносили, из этого естественным образом следовало, что Джекил сам подделал его. Вы, однако, были совершенно не расположены принимать подобную гипотезу, поэтому я оставил ее при себе. Вы поставили меня в шаткое положение, мистер Аттерсон. Из уважения к вам и вашему клиенту я совершил уголовное преступление, утаив от полиции улику. Почему вы не пришли ко мне с этой информацией три месяца назад? Теперь вам за многое предстоит ответить, – закончил он сурово.

Аттерсон с пристыженным видом повернулся к нему. Холмс поднял руку, останавливая его объяснения:

– Ни слова. Вы покрывали своего друга. Я больше не буду тратить время, указывая на глупость такого поведения, раз подобные лекции в отношении вас оказались бесполезными. Теперь следующий вопрос: что же произвело столь внезапный переворот в ваших чувствах?

Адвокат с беспокойством огляделся по сторонам: мимо непрерывным потоком шли пешеходы.

– Мы можем поговорить где-нибудь в более спокойном месте?

– Тут рядом есть заведение «У Симпсона», – предложил Холмс. – Если для вас не слишком рано, Аттерсон, думаю, мы могли бы обговорить все за стаканчиком-другим хереса.

Наш бывший клиент не возражал, и когда мы расселились в упомянутом ресторане за стол, водрузив в центр его бутылку восстанавливающего силы напитка и наполнив им стаканы, Аттерсон приступил к своему повествованию.

– Моя задержка относительно предъявления этой убийственной улики, возможно, покажется более оправданной, когда я объясню все обстоятельства, – начал адвокат, угрюмо уставившись в свой стакан. – Во-первых, конечно же, мне было тяжело думать, что человек, которого, как я считал, я понимаю более кого бы то ни было, подвергает опасности свою карьеру, покрывая убийцу. До этого я опасался, что причиной является шантаж, однако теперь начал испытывать серьезные сомнения в здравомыслии Джекила, но, памятуя о постыдном состоянии наших ведущих психиатрических учреждений, избегал рассказывать о том, что узнал, дабы не обрекать своего дражайшего друга на жалкое существование.

Однако шло время, призрак Эдварда Хайда постепенно исчезал из нашей жизни, и я начал замечать в Джекиле определенную перемену к лучшему. Он словно заново родился со всем нерастраченным идеализмом молодости. Джекил перестал быть затворником и возобновил все свои старые знакомства, возвратился к медицинской практике (а, да будет вам известно, он частенько лечил неимущих, не требуя взамен ни малейшего вознаграждения) и даже стал регулярно посещать церковь, чего прежде никогда не делал. Его дух воспарил выше, чем я когда-либо знал, словно доктор наконец-то изгнал из себя того демона, что грозил низвергнуть беднягу в глубочайшие бездны ада, и примирился со своими неугомонными устремлениями. В свете этого, быть может, вы поймете, почему я счел за лучшее предать забвению всю историю с Хайдом – его исчезновение, так сказать, в некоторой степени послужило возмещением убийства сэра Дэнверса. Ну а потом…

Это началось утром двенадцатого января. В тот день впервые после убийства двери Джекила оказались закрытыми для меня. Его дворецкий объяснил, что хозяин испытывает недомогание и никого не принимает. Тогда это меня не обеспокоило, ибо не далее как четыре вечера назад я ужинал у Джекила в небольшом обществе, среди приглашенных был и Гесте Лэньон, и это была веселая товарищеская вечеринка, обещавшая впереди лишь светлые дни, и ничего более. И вправду казалось, что два доктора смогут навести мост через расселину, разделявшую их более десятилетия. Я вернулся четырнадцатого, а потом еще раз пятнадцатого, но Джекил так и не принял меня. Подобное внезапное возвращение к его былому затворничеству встревожило меня, и, как следует поразмыслив, семнадцатого, то есть прошлым вечером, я отправился навестить Лэньона.

Похоже, здесь самообладание покинуло адвоката, и он быстро глотнул из стакана темной жидкости. Затем продолжил с многозначительной интонацией:

– Мистер Холмс, я никогда прежде не видел столь быстрой перемены в человеке, какую заметил в докторе Лэньоне прошлым вечером. Всего лишь каких-то девять дней назад он был самим воплощением здоровья, теперь же я оказался перед человеком на грани смерти, а таковых я немало перевидал на своем веку. Прежнего здорового и цветущего цвета лица как не бывало, он был бледен, как привидение, и ужасно изнурен, а плоть его обвисла на костях, словно пожелтевшее белье на вешалке. Голос Лэньона дрожал, и когда он, впустив меня, двинулся в комнаты, то шаркал как человек, конец которого близок. Я весьма опасаюсь, что бедняга не дотянет до весны.

Он объяснил, что пережил потрясение, от которого ему уже не оправиться, и впереди его ждет только могила. Но что еще хуже, как я заключил из слов доктора, он только рад этому. Когда же я упомянул Джекила, на его землистых щеках появились красные пятна и он запретил мне произносить это имя впредь. Потом Лэньон вдруг заявил, что для него Генри Джекил уже мертв. Вот так нынче обстоит дело, и, полагаю, нет особой нужды добавлять, что я провел бессонную ночь, прежде чем решился прийти к вам. – Адвокат вздрогнул и посмотрел на моего товарища глазами, в которых словно заключалось все страдание мира. – Мистер Холмс, неужто вы ничего не сможете поделать, чтобы остановить этот поток несчастий?