Искатель, 1999 №3 - Керен Певзнер

А эн Гастон Беарнский и его брат Монкад шумно веселятся и то и дело что-то, давясь от смеха, друг другу на ухо шепчут. Прекрасные дамы перестали проливать хрустальные слезы, на их нежные лица возвратился обольстительный румянец, розовые уста вновь улыбаются, вновь вкушают легкий кларет, темный виноград, сочное мясо, пропитанное ароматом чеснока, орехов и душистого перца.

— Лиходеи! — вопит связанный аббат. — Сквернавцы! По-хотливцы! Скверноприбытчики! Памятозлобцы! Еретики! Вы убили Господа!

В этот момент волынщик приникает губами к дуде и подхватывает мешок из козьей шкуры как бы поперек живота, отчего инструмент испускает громогласный звук, по отвратительности не сопоставимый ни с чем. Голос аббата тонет в этом гнусном реве. Эн Бертран лишь показывает жестом, чтобы аббата унесли и заперли в подвале, что и исполняется расторопными молодцами без малейшего промедления.

Дамы аплодируют волынщику. Зардевшийся и гордый, он принимает от них различные дары и знаки отличия — шарфы, цветы, даже серебряную застежку, а самая юная из дам снимает со своих золотых кудрей венок и торжественно возлагает его на двурогую волынку, признанную сегодня царицей всех музыкальных инструментов.

Избавившись таким образом от докучливого аббата, эн Бертран затеял вот какое развлечение: по его приказанию в зал внесли большой деревянный ларец, инкрустированный костью и разрисованный красной и синей краской. Там содержалось великое множество пряностей, привезенных с Востока и бережно хранимых в доме. Это было одно из многочисленных сокровищ «замка Сейссака», и среди гостей эн Бертрана не нашлось бы такого, кто не пожелал бы тотчас все их перетрогать и перенюхать.

Эн Гастон немедля заявил, что у него в Беарне имеется куда более интересное и богатое собрание пряностей и что он, эн Гастон, берется не глядя всех их определить по запаху и вкусу и назвать поименно.

И вот что придумали тогда прекрасные дамы. Эн Гастону со смехом завязали глаза и усадили его в сторонке, а чтобы он не подглядывал, приставили к нему бдительную стражу из двух дам. Сидит себе эн Гастон, обмотанный шелковым шарфом, точно раненый, длинным носом пошевеливает, нижнюю губу покусывает, чтобы не рассмеяться. А дамы тем временем — шур-шур, звяк-звяк, хи-хи — что-то такое таинственное делают. Наконец готово! Одна за другой подходят они к эн Гастону и подставляют ему для пробы ручки. А ручки у них приправлены пряностями, и вот, целуя их с превеликой радостью, говорит эн Гастон:

— Домна Корица, благоуханная!

— Домна Гвоздика, проникновенная!

— Домна Сарацинский Перчик, злейшая!

— Домна Великолепный Кардамон, обольстительная!

И так далее.

А последняя домна — нарочно, чтобы эн Гастона с толку сбить, — протянула ему для поцелуя руку, ничем не приправленную. И когда приложился к ней эн Гастон губами, то сразу понял, какое здесь задумано коварство. Но и тут не оплошал эн Гастон и, поцеловав эту ручку, вскричал от всей души:

— А вот сия пряность — наисладчайшая, ибо именуется она Прекрасная Дама!

И был эн Гастон увенчан дамами как самый находчивый и куртуазный сеньор.

В таких забавах, ничем более не омрачаемых, проходило время, и лишь под вечер эн Бертран вновь озаботился мыслями об аббате Гугоне. Тот находился в подвале «замка Сейссака», накрепко запертый, но отнюдь не безопасный. С аббатом надлежало как-то поступать. Вот уж эн Бертран разоблачился, оставшись в одной рубахе, вот уж упал он в кровать, потревожив спящих там эн Гастона и его брата Монкада, а сон все не идет. Долго лежит эн Бертран, рассеянно глядя в стену, где висит коврик с вышитой на нем надписью: «Здесь лежит эн Бертран де Сейс-сак, сластолюбец и страстотерпец». А в подвале на тюфяке, хрустя соломой, так же без сна ворочается разъяренный аббат.

В конце концов так сказал эн Бертран самому себе:

— Клянусь шляпой Господней! Завтра же я разберусь с этими канальями по-своему!

И приняв такое благое решение, эн Бертран наконец спокойно заснул.

* * *

Что ни день — все более уверенно вступает в свои права щедрое, горячее лето. И для всякой твари, для каждого уголка веселой земли Ок нашлись у этого славного сеньора и особый подарок, и особенная ласка: для реки Од — сверканье солнечных бликов, для зеленой травы и густолиственных деревьев — теплые дожди, для города Алет — яркое синее небо, под которым так весело ведется торговля, и даже для бенедиктинского аббатства кое-что сыскалось…

Невеселое настало время для алетской обители — чего никак не скажешь о Бертране де Сейссаке и его друге-беарнце эн Гастоне. Ибо именно эти два господина занимались правильной осадой монастыря. Потеха выходила тем более веселой, что ни осаждающие, ни осажденные не огорчали себя пролитием крови, и, обладая всеми несомненными радостями войны, кампания сия не представляла ни малейшей опасности для жизни. И потому многие из горожан с удовольствием присоединились к эн Бертрану и умножили таким образом его армию.

Лишь один человек стал жертвой военных действий; собственно, его пленение и ознаменовало собою открытие баталии. Это был аббат Гугон. Он по-прежнему томился в подвалах «замка Сейссака», по соседству с винными бочками, где мог воочию убедиться в том, что эн Бертран не имел обыкновения отказывать себе в питейных радостях — ибо ежедневно кто-нибудь из слуг спускался туда, дабы наполнить вином объемистый сосуд. Только одним и оставалось утешаться отцу Гугону: если Дух Святой воистину наполняет собою все творение, то, следовательно, не оставляет своей благостью и винный погреб — рассуждение, впрочем, весьма сомнительное.

В аббатстве поначалу не слишком встревожились, когда отец Гугон не возвратился под благочестивую сень: немалое количество дел могло задержать нового аббата у его паствы — дерзкой, заносчивой, еретичной и независимой. Однако ж никому и в голову прийти не могло, что дела повернутся именно таким плачевным образом. На второй день пленения аббата Гу-гона решил эн Бертран, что настала самая пора отправиться в обитель и там вступить с монахами в переговоры, дав им те объяснения, которые он, эн Бертран де Сейссак, сочтет нужными.

С этим намерением и прибыл он в монастырь, взяв с собой только очень скромную свиту.

Навстречу эн Бертрану вышел эконом, отец Анселин — они с сеньором де Сейссаком были давние знакомцы. Сложил на животе крупные руки, хмуро на эн Бертрана уставился. Осведомился о делах, похвалил щедрый дар эн Бертрана каркас-сонскому кафедралу, намекнув при этом на ветхость убранства большой старинной церкви