Вкус ледяного поцелуя - Татьяна Полякова

– Здорово, – присвистнула я, как только смоглаприйти в себя. Дед стоял бледный до синевы, гнев в его глазах уже потух, теперьв них осталась одна растерянность. Должно быть, он был потрясен не меньше меня.

Сказать по чести, не ожидала я от старого друга такой прыти.Еще минуту назад могла бы руку на отсечение предложить, что он никогда, ни прикаких обстоятельствах… и так далее, а вот гляди ты… в этом мире все меняется, ис руками следует быть поосторожнее во всех смыслах.

Сашка все еще метался возле его ног. Я было испугалась, какбы Дед в сердцах не пнул звереныша, но он, похоже, вовсе ничего вокруг незамечал. Подхватив Сашку на руки, я вышла из кабинета, громко хлопнув дверью.

– Ну что? – спросила Ритка испуганно.

– Дай листок бумаги и авторучку.

– Зачем?

– Дай, – рыкнула я.

Ритка испуганно пододвинула бумагу и ручку, но все-такиспросила, потому что по природе была чудовищно любопытной:

– Что это рожа у тебя такая багровая?

– Допекут, пойдешь пятнами.

– А почему только с одной стороны?

– Не сбивай с мыслей, – попросила я, а оназаревела:

– Он что, тебя ударил? Не может быть… Из-за паршивойстатейки?

Я размашисто вывела на листке: “Прошу освободить меня отвсех прав и обязанностей. С любовью и благодарностью”, – расписалась ипоставила число.

– Привет, – кивнула я Ритке, – и в ближайшиетри дня не вздумай мне звонить.

На сей раз дверью я не хлопала, прикрыла ее осторожно иогляделась: по коридору сновали люди, и всем было до меня дело. Одни улыбались,другие взирали серьезно, но обходили стороной, точно я покинула не кабинет Деда,а тифозный барак.

– Вот уроды, – сказала я Сашке, и он согласнокивнул.

Пес все еще дрожал от возбуждения, и я, признаться, тоже,оттого и направилась в бар на втором этаже. Горячительных напитков здесь неподавали, но мне сейчас и стакан воды пойдет на пользу.

В баре человек пять пили кофе. При моем появлении все разомповернулись, затем, точно по сигналу, отвели взгляд. Я подошла к стойке,взгромоздилась на высокий табурет, пристроив Сашку рядом. В сумке ему несиделось, пришлось шикнуть, он затих, а бармен взглянул осуждающе. Здоровыйпарень с румяной рожей, в белоснежной рубашке и франтоватой бабочке. Навернякас чувством самоуважения. Поди, друзьям рассказывает, как с местной властьюкаждый день запросто… прислушивается к разговорам, в душе всех презирает ибоится… Хороший парень. Очень захотелось поскандалить, но я напомнила себе, чтоявляюсь доверенным лицом Деда, то есть являлась, даже не доверенным лицом,черт, как же это звучит… ах, ну да, помощник по связям с общественностью. Я вкаком-то смысле его лицо, тут он прав, а скандалить этому лицу ни к чему.

– Налей водки, – вежливо попросила я.

– Не держим, – торопливо ответил бармен и даже небез испуга шарахнулся от меня.

– Да брось, – сказала я с улыбкой. – Вот втом шкафчике всегда стоит бутылка, давай шевелись…

– Вы же знаете правило, – ответил он гневно, а язаорала:

– Да пошел ты, урод! – За моей спиной задвигалисьстулья, кто-то хлопнул дверью, я ухватила парня за белоснежную рубашку игаркнула: – Ты что, оглох, придурок?

– Меня же уволят, – побелевшими губами шепнул он,я отпустила рубашку и похлопала его по груди.

– Извини, нервы ни к черту. Тяжелый день. Прошупрощения, господа, – раскланялась я, радуясь, что доставила людямудовольствие, и поспешно покинула бар.

В коридоре меня догнал парень из охраны.

– Ольга Сергеевна, – сказал он вежливо, – ЛевИванович просил вас зайти.

– Времени нет, – хмыкнула я.

– Дело срочное.

– Сожалею, – перебила я весело, – я здесьбольше не работаю.

Новую жизнь я решила начать с уборки квартиры. Ходко сновалас пылесосом, даже заглянула в комнаты на верхнем этаже, чего не делала поменьшей мере пару месяцев, Сашка путался под ногами, поглупев от удивления.Выдохлась я быстро и спустилась на кухню, с тоской взглянула на пустую бутылкуиз-под мартини. В шкафчике был коньяк для гостей, сама я его не жаловала, но набезрыбье, как известно, и рак рыба. Я плеснула в стакан, и тут хлопнула дверь,на кухне появился Дед в плаще нараспашку, брови сурово сдвинуты, взглядтяжелый, выражение лица не прочитывается, не лицо, а булыжник. Взглянув набутылку и стакан, я развела руками и усмехнулась: не мой день.

– Если думаешь, что я извиняться… – начал он, а яхихикнула:

– Даже не мечтаю.

Он подошел, отобрал бутылку, стакан швырнул в мойку.

– Надо бы снять с тебя штаны и всыпать какследует, – заявил он зло, – чтоб ты неделю на задницу не могла сесть.

– Катись отсюда, – предложила я. – Я на тебябольше не работаю.

Он запустил в стену бутылку. Я этого не ожидала и испуганнопригнулась, а он схватил меня за шиворот и больно ткнул лицом в стол. Сашкаотчаянно завизжал, а я попросила:

– Отпусти, чего собаку пугаешь.

Он отпустил меня, устало повалился в кресло, потер лицоладонями. Теперь стало видно, что он смертельно устал, круги под глазами, тяжелыескладки возле губ, лоб перерезали морщины.

Было время, когда я любила его. Очень. Наверное, и сейчаслюблю, не зря сердце колотится, так что того гляди выскочит, а душу щемитострая жалость. К нему или к себе, поди разберись.

Я присела перед ним на корточки и уткнулась лицом в егоколени.

– Что ты делаешь со своей жизнью? – тихо спросилон. У меня разом заныли все зубы. Чего я совсем не выношу, так это разговоровпо душам, особенно если сказать друг другу нечего. – Ты еще совсемдевчонка, – продолжил он со вздохом, точно это обстоятельство сильно егопечалило, – а посмотри, на кого похожа? Таскаешься по кабакам в компаниикаких-то дегенератов, с этой нелепой таксой… Скалишь зубы и радуешься своимдурацким шуткам.

– Иногда у меня неплохо получается. Один тип сказал,что у меня есть чувство юмора.

– Он дурак.

– Ясно.

– Кому и что ты хочешь доказать? А?