Плывущий медведь - Фруде Грюттен

Мартинсен спросил, что мне известно насчет таблоидной прессы.

Никого, кроме местных журналистов, я пока здесь не видел, поэтому ответил, что у нас есть фора в несколько часов. Завотделом сказала, чтобы мы работали дальше, а в Бергене пока прикинут цены. Мартинсен спросил, как называется компания по прокату вертолетов.

— «Викинг эр», — ответил я.

— Шутишь!

— Я никогда не шучу.

Мартинсен сказал в трубку:

— Попробуй: «Викинг эр» в Кинсарвике.

Я ехал по Кремарвейену, мимо «Кооп-Меги», здания суда и городской администрации. Потом — по Нюлансфлате, мимо бассейна и неработающего комбината. Рука разбаливалась. Пока мы ехали, я выставил ее в окно, как будто от этого она быстрей заживет.

Я включил левый поворотник и свернул к мосту Йоллобрю. У перил собрались зеваки. Я остановил машину на середине моста. Мартинсен взял фотокамеру и вышел. Посреди реки, будто скульптура в стиле модерн, из воды торчал «опель». Утром я думал, что машину унесет течением, но она, должно быть, застряла носом в камнях. Большая часть корпуса была видна: приоткрытая передняя дверь, пара разбитых стекол. Все это напоминало последний кадр какого-нибудь фильма, глядя на который можно было представить предыдущие сцены. Вот «опель» едет с горы на слишком большой скорости. Водитель теряет управление. Автомобиль врезается в парапет моста и, переворачиваясь в воздухе, летит в реку.

Вода в реке была свинцовой. Она неслась вперед мощным потоком и ревела, как мотор. На восточном берегу располагалась фирма по купле-продаже подержанных автомобилей. И сейчас эти автомобили сверкали на солнце. В детстве мы собирали подписи против этой фирмы. Коммуна выделила владельцам участок как раз на том месте, где мы часто играли. Мы играли каждый вечер. Каждый вечер ловили мячики, которые оказывались в реке. Чаще всего их прибивало течением к берегу, где их скапливалось немалое количество. Конечно, нам не следовало угонять заводскую лодку и уплывать во фьорд.

Мартинсен опять подошел ко мне. Молча. Рассказать ему, что я здесь вырос, или не стоит? Там было футбольное поле. Вон там — трамплин. А там — свалка шлака, где мы находили сырье для самодельных бомб. С моста можно было даже увидеть крышу нашего дома. На плоскогорье над рекой. За деревьями.

— Что, собственно, произошло? — поинтересовался Мартинсен.

Я пожал плечами. Свидетелей не было, хотя «опель» упал в реку прямо перед «Залом Царствия», который за несколько дней построили «свидетели Иеговы». Но в эту ночь в зале никого не было.

— Это убийство? — спросил Мартинсен.

Я не знал. Никто не знал. Ничего, кроме слухов. Один утопленник. Двое подозреваемых.

— Что тебе известно об этом парне?

Я ответил, что его звали Гутторм Педерсен. Девятнадцать лет, безработный, отец — водитель рефрижератора.

Мы поехали дальше по шоссе вдоль реки. Я опять высунул руку в окно. Солнце обжигало кожу, а ветер — снова остужал. Проезжая больницу, мы оказались в хвосте у немецкого фургона. Из-за встречного движения объехать его было нельзя. Сзади на фургон немец прилепил наклейку: «Ich liebe Deutschland!»[2]Я удивился, почему в таком случае он там не остался.

У Сандвинского озера я остановился на обочине. Фургон поехал дальше — на юг. За немцем уже тянулся приличный хвост: в основном туристы, проездом. Сто лет назад они приезжали в Одду. А теперь проезжают ее.

Я подумал, надо будет посмотреть, нет ли чего-нибудь нового про вертолетный туризм. Если есть — то можно написать еще одну статью. Ведь Самсон Нильсен прав. Ледники и водопады привлекали сюда иностранцев, пока национальная романтика не пала под ударами растущей промышленности. Так почему бы не зазывать туристов снова, раз уж промышленность начала хиреть? Природа — это золотое дно. Первые иностранцы приехали в нашу местность в XIX веке. Англичане вывозили голубой лед с глетчера. У лондонских снобов в клубах считалось хорошим тоном пить виски с особым льдом из Хардангера. Журнал «National Geographic» писал о Хардангере как об идеальной местности для отдыха. Теперь она вряд ли включает Одду.

Мартинсен пересек шоссе и сделал пару общих снимков приюта для беженцев — желтого кирпичного здания, расположенного в живописной местности, где река впадала в озеро, а вокруг только-только проклевывались городские постройки. Когда я был мальчишкой, в этом здании находился дом престарелых. Здесь доживала последние годы моя бабушка. Я помню, как однажды пришел к ней на Рождество. Тогда она приняла меня за своего сына. А через пару лет местные чиновники решили, что от стариков одни расходы, а от беженцев — доходы.

Я закурил и жадно вдохнул теплый воздух. Все-таки стало лучше. Хоть какое-то появилось дело. Что-то происходит. И об этом говорим не только я и пара других остолопов. Мартинсен вернулся и сказал, что надо бы зайти в этот приют, но попозже.

— Знаешь, кого подозревают? — спросил он.

Я покачал головой. Слухов ходило много. Кто-то винил сомалийцев. Кто-то — косовских албанцев. В тот вечер, когда молодой Педерсен оказался в реке, он поссорился с какими-то беженцами у «Райского гамбургера». И будто эти беженцы дождались, пока парень сядет в свой «опель», и устроили погоню.

Мартинсен попросил меня еще раз проехаться с ним. На случай, если он что-то забыл сфотографировать. Мы поехали через Эйдесмуен, вниз по Хьюадалену, проехали Синг-Синг и Бюгду. Сбавив скорость, проехали мимо полицейского участка, «Кирпичного дома»[3]и школы. Я снова включил поворотник и вернулся на главную улицу.

На Эйтрхеймсвейене пришлось затормозить. Дорогу вдруг вздумала переходить пожилая дама. На ней было летнее платье в цветочек и парик, смотревшийся очень ненатурально. Пока она ковыляла через проезжую часть, все движение остановилось.

Я кивнул даме и сказал:

— Добро пожаловать в Одду!

Сквозь лобовое стекло мы смотрели, как люди ходят по площади. На первый взгляд в их перемещениях не было никакой логики. Наверное, в этом особенность маленьких городков — все они кажутся выстроенными без всякой логики. И чтобы понять эту логику, нужно долго здесь прожить. Я знал этот город досконально. Я знал о нем все. И тем не менее отсюда, из салона автомобиля, Одда выглядела необычно. Улицы разбегались в море ослепляющего света, и город становился непохожим сам на себя. Я подумал, что и теперь не знаю всей логики.