Смерть докторши - Хансйорг Шнайдер

— Значит, вечером они опять будут здесь, — удовлетворенно сказала Рут Цбинден.

— Возможно, если у них нет другого пристанища.

— Они возвращаются, потому что здесь им хорошо. Им здесь выдают метадон[1]. И сестры за ними присматривают.

— Медсестры?

— Нет, сестры Бюлер, у них двухкомнатная квартира вон там. Обеим за восемьдесят, и они вечно ссорятся. Но сердце у них золотое.

— А как насчет алкашей?

— Вы про Альбина и Конрада? — Она смеясь покачала головой. — Да они не настоящие алкаши. Бутылка вина у них, конечно, всегда при себе, но они и поесть не прочь, когда угостят. Салями, к примеру, или мортаделлой. Тогда они поют тессинские[2]песни. С ними полный порядок.

— Но ведь кто-то убил госпожу Эрни. Может, именно безобидный алкаш, с которым вроде бы все в порядке.

— В павильоне и другие люди ночуют.

— Вы знаете их имена?

— Нет. В последние годы тут было что-то вроде неофициальной ночлежки, и пенсионеры, и полиция смотрели на это сквозь пальцы. — Она провела ладонью по лицу, словно отводя прялку волос. — Мне этот народ симпатичен. Я рада, что есть люди, которые выбиваются из общепринятого порядка. Одному из них, пожалуй, уже за семьдесят. Мы зовем его Авраамом. Правда, он появляется редко. Потом еще такая маленькая, кругленькая женщина. Но и ее я тоже давненько не видала.

— Сколько ей лет?

— Около шестидесяти. Ее Ворчуньей прозвали. Она вечно брюзжит, что в павильоне черт ногу сломит. Начиная с октября их тут не увидишь, слишком холодно, должно быть. Только наркоманам холод не помеха.

Хункелер посмотрел на нее — тонкие руки, рубиновое колечко на пальце, загорелые коленки, серо-золотистые глаза.

— Ох-хо-хо, жарища, да еще и трупный душок. Честное слово, пора на пенсию.

— И чем же вы тогда займетесь?

— Может, уеду, буду ходить на яхте у берегов Пелопоннеса.

Она улыбнулась, пригладила ладонью короткие волосы.

— А как поживает ваша простата?

— Хорошо поживает! Кстати, хочу кое о чем вас спросить, если позволите. Госпожа Эрни как-никак женщина привлекательная. Любовника у нее не было?

Комиссар заметил, как по глазам лаборантки пробежала тень, но всего на секунду.

— Может, и был, только я ничего об этом не знаю. По-моему, ей вообще было не до любви. Она невероятно серьезно относилась к своим профессиональным обязанностям и до поздней ночи посещала пациентов на дому, прежде отработав целый день здесь, на приеме. Вдобавок политическая деятельность. Она бывала на всех театральных спектаклях и на выставках, старалась не отставать от культурных событий. Но когда-то она пережила несчастную любовь. И так и не смогла ее забыть.

— Кто он был?

Г-жа Цбинден помедлила, однако потом все же сказала:

— Штефан Хеллер.

— Тот, из ШПТ[3]?

— Да. Она любила его, до самою конца.

— Но ведь он женат.

Г-жа Цбинден достала из кармана бумажный платочек, промокнула гладе.

— История в самом деле трагическая. Когда пришло время решать, он сдрейфил. Бросил ее.

— Откуда вы знаете?

— Она сама мне рассказала.

— Я немножко знаю Штефана Хеллера, по тем временам в конце шестидесятых, когда сам увлекался политикой. Но об этом в жизни не слыхал.

— Она старалась держать это в тайне. Сперва не хотела повредить его политической карьере. Потом своей собственной. Она ведь перешла в другой лагерь. Любовник-коммунист положил бы конец ее карьере.

— А чем сейчас занимается Штефан Хеллер?

Она взглянула на него, словно не веря своим ушам.

— Вы разве не знаете? Десять дней назад он умер.

Этого Хункелер не знал. Он хорошо помнил стройного мужчину с соломенной шевелюрой, настоящую городскую знаменитость. И недоумевал, как же эта смерть прошла мимо него. Вероятно, все дело в том, что он почти не читает газет.

— Вы вот сказали, что он бросил ее, когда пришло время решать. Что вы имели в виду?

— Сына, у нее был от него ребенок.

— Вот как?

— Это не секрет, просто об этом особо не распространяются.

— Как зовут сына?

— Иов Хеллер.

Около десяти подкатил прокурорский лимузин. Сутер распахнул дверцу, выскользнул из машины и ловким жестом захлопнул дверцу за собой. Он был в голубом чесучовом костюме с ярко-красным галстуком, поскольку последние несколько дней провел в Венеции на конгрессе по социально-психологическим аспектам образа преступника с особым учетом массово-психотических тенденций в условиях современных городских конгломератов, а заодно явно успел недурно экипироваться у итальянского портного. Его окружала аура неумолимости — человек, с которым нельзя не считаться.

— Неслыханно, — сказал он, — теперь даже лучшие представители нашей политики и культуры не застрахованы от преступлений. Скандал, в самом деле. Что ж, как говорится, свистать всех наверх — и за работу. Ставлю это дело на контроль, как особо важное, и руководство беру лично на себя.

Пальцем он оттянул воротник, чтобы перевести дух. Потом заприметил г-жу Цбинден и слегка опешил от ее привлекательности.

— А вы кто такая, если не секрет?

Хункелер поднялся, представил г-жу Цбинден.

— Очень рад, — сказал Сутер. — Надеюсь, вы будете в нашем распоряжении, в любое время дня и ночи. Но что вы делаете здесь, на улице, господин комиссар Хункелер? Почему тратите время попусту? Ступайте в дом, ищите улики. Теперь наш черед нанести удар. — Он повернулся и важно прошествовал в дом.

Хункелер попрощался с г-жой Цбинден и двинул назад, в город. Лавируя между медлительными грузовиками, пересек Рингштрассе. И вдоль трамвайной линии, обсаженной темнолиственными деревьями, добрался до парка Шютценматте. Земля на газонах затвердела в камень, трава высохла. На скамейке в тени три старушки ждут вечера. Павильон в центре парка, еще весной сожженный ночными хулиганами, по-прежнему в развалинах. Хункелер зашел в сад ресторанчика «У стрелков» и, устроившись за столиком под сенью каштана, заказал минеральную воду со льдом.

Липа у входа в сад уже отцветала, но в воздухе пока что витал ее аромат. Хункелер слегка приободрился, хотя и здесь было до невозможности жарко. Липы в цвету — молодость, лето, девичьи волосы. Он с горечью усмехнулся — вот дурень, нашел о чем думать. Затем ему вспомнился другой запах, тот, из врачебного кабинета.