Брачная ночь в музее - Дарья Калинина

– Вот это и обидней всего. Защитится и на мое место сядет. А знаний у него ноль. Я лично проверял. Книжки ему давал читать, ничего не усваивает. И обидней всего, что такой человек может занять мое место. Как подумаю, прямо как ножом по сердцу. Он же один способен всю научную работу запороть. У него ни знаний, ни чутья, одно лишь высокомерие и снобизм.

Ксюша была целиком и полностью на стороне Глеба Михайловича. Ей тоже претило, как презрительно Веня общался со стариком. Будто бы тот был ему что-то должен. Будто бы все вокруг были Его Сиятельному Величеству Вениамину что-то должны.

А Глеб Михайлович еще и от себя добавлял:

– И хуже всего то, что не любит Веня нашу историю. И страну нашу не любит. Ему бы все только иностранное нахваливать. А к таким людям у фельдмаршала свое отношение было. Помните, как он одного своего адъютанта французам захотел отдать?

Был у фельдмаршала адъютант, который все иностранное, в частности французское, нахваливал. В Париже сейчас шоколад пьют, в Париже сейчас променад по Елисейским Полям делают, в Париже то, в Париже сё. И все-то ему нравится, все-то он чужое хвалит. Фельдмаршал долго терпел. Встретит молодого офицера и все спрашивает у него, где батюшка с матушкой у адъютанта живут, под Парижем, чай, у них имение. А юноше и невдомек, что фельдмаршал его к разуму призвать пытается. Решил, что чудаковат фельдмаршал к старости стал, головой слаб, не помнит, что раньше спрашивал. Видит фельдмаршал, что молодой офицер его намеков не понимает, и другую штуку придумал. В ту пору между пленными русскими и французами был обмен. Насчитали пятерых французских офицеров к обмену, но фельдмаршал потребовал, чтобы к ним добавили шестого – своего адъютанта.

– Отдайте его французам, ребятки.

Тот услышал и на колени бух:

– Как же так, помилуйте, я коренной русак, за что же вы мне такой доли хотите?

Фельдмаршал в ответ:

– Нет, нет, француз он. Возвращайте его к своим.

Тут уж офицер смекнул, что к чему, и взвыл:

– Да не француз я, русский! Простите меня! Больше не буду французское нахваливать!

Фельдмаршал остался своей наукой доволен:

– Так-то! Всегда помни, где ты родился, кто твои отец с матерью и кто ты сам есть на самом деле!

Но рассказанная Вене история не произвела на него никакого впечатления. То ли аналогии между собой и глупеньким адъютантишкой не провел, то ли считал, что не найдется на его голову нового Суворова. Только вести себя Веня продолжал по-прежнему, а именно – очень заносчиво и высокомерно.

С Ксюшей молодые люди даже не пытались дружить. Все свободное время они проводили вдвоем. Что-то горячо обсуждали, хихикали, строили совместные планы. Андрей называл Вениамина – Веней. А тот его Дюшей. Звучало это сюсюканье до того противно, что у Ксюши прямо тошнота к горлу подкатывала, когда она замечала этих двоих, устроившихся вдвоем на одном кресле и склонивших головы… Нет, не над какой-нибудь картой военных действий русско-австрийской армии против французов, а над обычным глянцевым журналом.

– Инна Карловна, неужели вы думаете, что из Андрея получится дельный картограф?

Андрей считался помощником Инны Карловны. Делать он толком ничего не делал. А уж с появлением Вени и вовсе забросил свою работу. Но Инна Карловна все равно была настроена к своему подчиненному либерально:

– Все мы были молоды и глупы. Но все мы со временем чему-то да научились. Андрей освежил нашу работу. Эта его игра очень популярна у детей.

Речь шла о напольной игре, где четверка русских казаков вступала в схватку с четверкой французов. Карта была расстелена прямо на полу, и каждый квадрат что-нибудь да значил. Две команды по четыре игрока в каждой команде, все игроки переодевались в костюмы той эпохи, им давали игрушечных лошадок, и они играли друг против друга. На карте будущих военных действий были и окопы, и броды, и вскопанные пашни, и леса. Любого всадника могли обстрелять, он мог попасть в засаду, но мог встретить проводника, который проведет весь отряд через чащу или поможет найти вражеский штаб. Вроде бы что тут такого? Но дело оказывалось весьма азартным. В интерес дети входили по мере продолжения игры. И если вначале игроки выглядели скорей озадаченными, чем довольными, то, уже сделав первые несколько ходов, оживлялись и совершенно преображались.

Они теперь были не Колями и Петями, они были лихими всадниками с саблями на изготовку, участниками сражения, сами выстраивали свою стратегию, от действий каждого зависел успех или провал всей операции. Дети входили в азарт, радостно кричали и прыгали по клеткам, переправляясь через свежевскопанные пашни и речные броды и разыскивая штаб противника. Они приветствовали удачный ход своих и чуть ли не плакали, когда им доводилось проигрывать.

Что же, пусть это нельзя было хоть в какой-то мере назвать научной работой, которую полагалось вести Андрею, но зато было полезно для репутации музея и, конечно, привлекало в него новых маленьких посетителей. Но Веня и такого дела не делал. Возиться с детьми ему было так же противно, как и слушать Глеба Михайловича. Свои экскурсии Веня проводил с такой рекордной скоростью, что скоро это стало выглядеть просто неприличным. Даже школьники бывали ошарашены, когда через четверть часа им уже объявляли, что они свободны и могут отправляться по домам. Но Вене все сходило с рук. Никто не заставлял его утруждать себя, просто Глебу Михайловичу велели подходить к середине экскурсии и принимать экскурсантов на себя.

– К середине! Как же! Да он уже через десять минут готов от них сбежать! Оставшиеся пятьдесят минут я их по залам вожу!

Таким образом, зарплату платили Вене, а всю работу за него вел Глеб Михайлович. Хотя у старика и прежде было полно своей собственной работы, которую с ним, по идее, и должен был бы разделить Веня. Но последний никак не хотел уразуметь этот простой факт.

Время шло, и напряжение между наставником и его непутевым учеником нарастало. Глеб Михайлович сделал Вене несколько замечаний, после которых Веня стал уже открыто манкировать своими обязанностями. Отныне он считал себя свободным от всех обязательств и при встрече смотрел куда-то в сторону и мимо Глеба Михайловича, не слушая и не замечая старика.

А иногда поведение Вени перерастало в откровенную грубость, когда Веня вставал прямо посредине неоконченной фразы своего наставника и уходил прочь, ясно давая всем вокруг понять, что Глеб Михайлович для него пустое место, его словно бы и нет, он не существует. И если пока что Веня и готов признать существование старика, то лишь в том небольшом объеме, годном для того, чтобы написать для Вени сносную диссертацию. А потом Глебу Михайловичу полагалось тихо и мирно отойти в сторону, на сей раз уже окончательно исчезнув с глаз Вени.

Сотрудники музея все замечали, жалели Глеба Михайловича и шушукались между собой:

– Не повезло старику.

– Вот так всю свою жизнь отдашь работе, а потом из-за какого-то хлыща, у которого папенька в министерстве сидит, тебе пинок под зад, и отдыхай на пенсии.