Майор Пронин и букет алых роз - Лев Сергеевич Овалов

рощица, с краю – облезшие ветлы, а за ними березы, не утратившие прелести даже в конце октября, желтые листья на ветвях трепещут, точно бабочки.

Рощица приблизилась, мелькнули за стволами кресты и остались позади.

Кладбище…

«Что за примета? – подумал Славушка. – К добру? Не к добру?»

Вот и церковь, вот и дома…

Усталая Машка перешла на рысь, даже как-то весело бежит мимо палисадников, за которыми скучно стоят серые домики, мимо новенькой белой церкви, телега прыгает по ухабам, ныряет из колеи в колею, и Славушка понял – это конец пути.

– Чует дом, – хрипло произнес Федосей и кнутом указал на серые домишки. – Поповка.

– Какая Поповка? – спросил Славушка, с огорчением думая, что ошибся. – Деревня?

– Какая деревня? – пренебрежительно сказал Федосей. – Приехали. Успенское. А здеся у нас попы живут.

На крыльце одного из домиков пламенела девица в оранжевом, не по погоде легком платье, всматриваясь в проезжающих.

Федосей искоса взглянул на нее и помахал кнутиком.

– И поповны, – добавил он, натянул вожжи и свернул на деревенскую улицу.

За избами – лужок, проулок, палисадник, дом на высоком фундаменте, тесовая галерея вдоль дома, амбары, сараи, какие-то пристроечки…

– Приехали, – объявил Федосей, подъехав к галерее. – Тпру…

Вечер пал на землю, лишь брезжит белесая галерейка.

– Надежда!

На крыльце появилась босая баба, в кацавейке с короткими рукавами, в клетчатой поневе, с лицом, багровым даже в темноте.

– Примай!

– Какракужи назазализя…

Славушка с трудом, но разбирает: «Как раз к ужину, заждались».

– Айдате прямо по галдарейке в куфню…

Славушка торопливо потянул саквояж из примятого сена, хотел спрыгнуть – и не успел, его приняли сильные руки Федора Федоровича.

– Доехали? – с облегчением спрашивает отчим.

Славушка – на земле, а выбежавший Петя взбирается на телегу.

Федор Федорович протягивает руки жене:

– Наконец-то, Вера…

Тут же, следом за отчимом, появился худощавый мужчина в черной куртке, застегнутой до самого ворота, вразвалочку приблизился к Вере Васильевне.

– Будем знакомы, деверек ваш. Слышу, кричат. Думал, померещилось. Я наказывал Федосею: запоздаете, ночевать в Каменке. Проходите, проходите, маменька очень даже вами интересуются…

Громадные темные сени. Кухня. Четверть помещения занимает громадная печь. Кухня разделена перегородками на три части, в большей, сразу от входа, две скамейки вдоль стены и большой, темный от времени, дощатый стол, прямо за перегородкой собственно кухня, устье печи с шестком, направо закуток с полатями… Целая изба, и не как у бедного мужика!

Все за одним столом, как в феодальном замке, и господа и слуги.

Мальчику вспомнился Вальтер Скотт – мрачная трапезная в поместье какого-нибудь шотландского эсквайра.

Владетельная дама – старуха необъятной толщины, в ситцевом синем капоте, старший сын на возрасте и младший, Федор Федорович, заехавший в родной дом на перепутье, две невзрачные женщины, одна помоложе, востроносенькая, бледненькая, другая, краснорожая, постарше, двое странных субъектов в потрепанных синих мундирах…

Федор Федорович шепчет что-то Вере Васильевне на ухо, и мама прикасается губами к старушечьей щеке, а отчим наказывает Славушке, и тоже шепотом, подойти, поцеловать старухе руку, и Славушка приближается, – рука, пухлая, коричневая от загара, с набрякшими венами, неподвижно лежит на столе, – Славушка наклоняется, и запах прелого белья ударяет ему в нос.

С Петей Славушка так и не успевает поздороваться.

На столе таз с супом, все черпают и несут ложки ко рту, подставляя ломоть хлеба, чтоб не капать.

Павел Федорович взглянул на гостью, оборотился к востроносенькой:

– Нюрка, подай…

Та мигом слетала на чистую половину, принесла тарелку.

Павел Федорович своей ложкой наполнил тарелку, подвинул гостье.

– Мы здесь по-простому, со свиньями из одного корыта хлебаем.

Славушке отдельной тарелки не полагается.

– Мы вас в зале поместим, – обращается Павел Федорович к гостье. – Тут вам и спальня и будуар.

Правильно произнес: «будуар». Приветливо, но не без насмешки.

Прасковья Егоровна мычит, не понять – одобряет ли, возражает, может, к лучшему, что не понять.

Зал! Два дивана с покатыми сиденьями, обтянутыми черной клеенкой, с деревянными выгнутыми спинками, два овальных стола, киот до потолка, загороженный огромным филодендроном, между окон фикусы, застекленная горка, на верхних полках фарфор, на нижних – книги. Жить можно.

– Я устала, Федя, – говорит мужу Вера Васильевна.

– Иди укладывай детей.

Славушка перебирается к Пете.

– Ну как ты? – расспрашивает брата. – Не обижают? С кем подружился? Бандиты здесь есть?

Петя рассказывает. Прасковья Егоровна с трудом двигается после удара, еле ворочает языком, но по-прежнему все ее боятся, даже Павел Федорович, а когда не понимают, сердится, грозит палкой. Павел Федорович весь в хлопотах. Востроносая Нюрка – кухарка, доверенное лицо Павла Федоровича, и, пожалуй, не только доверенное лицо. Багроволицая Надежда и ее муж Федосей – безземельные крестьяне, заколоченная их изба разваливается в Нижней Залегощи, а сами вот уже восьмой год живут у Астаховых в батраках. Кавалеры в синих мундирах – пленные австрийские солдаты, тот, что пониже, Петер Ковач, не то хорват, не то мадьяр, мало чем отличается от русских крестьян, длинный – Франц Шлезингер, управляющий большим конфекционом в самой Вене, оба направлены на работу в хозяйство Астаховых.

– Как же ты проводишь время? – интересуется Славушка.

– Работаю, – хвастается Петя. – Федосей пашет, а я бороню.

Славушка пугается, что его тоже заставят боронить.

– А в школу ходишь?

– Иногда, но чаще я с Федосеем.

Павел Федорович уже приспособил Петю в работники!

– А бандиты здесь есть?

– Самый главный – Быстров!

– Откуда?

– Председатель исполкома. Всех грабит подряд.

Петя рассказывает о Быстрове. У Дроздовых, помещики тут, отнял пианино. Отнимает хлеб у мужиков. В Орле у генерала Харламова отнял жену…

Петя наслышан о многих похождениях Быстрова, и Славушка замирает от желания увидеть этого разбойника.

– Как же его выбрали председателем?

– Разве не слышал, что все большевики – бывшие каторжники?

Они долго еще говорят, пока сон не смежит их веки.

5

Проснулся Славушка поздно, в комнатах никого, оделся, побежал через сени в кухню, за столом только Вера Васильевна и Федор Федорович, да Надежда возится за перегородкой у загнетки. Самовар остыл, по столу хлебные корки, яичная скорлупа.

– Нельзя так долго спать… – Вера Васильевна наливает сыну чай. – Пей, пожалуйста.

Чай теплый, спитой, но Славушка рад, что мать не ушла без него.

– Мне пора, Вера… – начинает Федор Федорович и не договаривает. – Завтра утром…

– Как, уже? – Вера Васильевна растерянно смотрит – сперва на мужа, затем на сына. – А как же мы?

– Все будет хорошо, – не очень уверенно утешает жену Федор Федорович. – Для чего бы иначе сюда ехать? По крайней мере, не придется голодать.

Вера Васильевна знает: уговаривать Федора Федоровича бесполезно.

– Можно изменять женщинам, но не принципам, – любит он повторять чью-то фразу.

Все-таки она спросила:

– А ты не можешь…

Он покончил с ее колебаниями:

– Не допускаю, чтоб ты могла любить дезертира.

Надежда понимает эти слова по-своему.

– А почему не любить, коль не дурак? – говорит она, выглядывая из-за перегородки. – На деревне беглец – живой покойник, никуда не скрыться, чего ж любить, а в таком хозяйстве, как ваше, очень даже свободно укроешься…

– Как так? – весело спрашивает Федор Федорович.

– Хоть на хуторе, – поясняет Надежда. – Три года там не найдут!

– Пойдем, покажу тебе наше хозяйство, – зовет Федор Федорович жену…

Ключи от построек висят у двери на гвозде, Федор Федорович по-хозяйски снимает всю связку.

Славушка, как тень, неотступно следует за матерью.

Из просторных темных сеней ход и в кухню, и в горницы, и лестница на чердак…

Чистая половина состоит из четырех комнат, в ближней ко входу – буфет, стол, деревянный диван, столовая, за ней зал, отведенный под жилье Вере Васильевне, рядом со столовой спальня Прасковьи Егоровны, а дальше комната Павла Федоровича, наполовину спальня, наполовину кладовая, здесь в сундуках польты, штуки сукна, сатина, вельвета и деньги, как думают все в доме, хотя никто их не видел.

Громадный двор, налево лавка, амбары, подальше пасека, направо сараи с сеном, с инвентарем, конюшня, коровник, свинарник…

Два чувства борются в Астахове, он презирает это хозяйство, знает, как засасывает оно людей, и гордится им – сколько труда потратила мать, чтобы превратить телегу о трех колесах в такое обилие построек и живности.

Впрочем, живности сильно поубавилось за последний год, часть предусмотрительно продана, часть отобрана, стойла пустуют…

Федор Федорович ведет Веру Васильевну из амбара в амбар, пахнет пылью, мукой, кожей, из сарая