Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 1 - Татьяна Юрьевна Степанова

голос Кравченко, и по голосу его Катя тут же определила, что драгоценный В.А. был под страшнейшими шарами. — Может, тебе вспоминать неприятно, тогда ай эм сорри.

— Нормально все. Не получилось у нас просто, вот и развелись.

— Вы сколько вместе-то были?

— Года полтора. Мало?

— Ты с банкротством-то погоди пока, официально-то, — бубнил свое Мещерский, — тут с юристом надо помозговать, а потом уже о ликвидации заикаться. Фирма это все же твоя как-никак.

— Да, Виктор, женщины сейчас капризные пошли, — Кравченко едва ворочал языком, толкуя тоже о своем. — Чуть не туда ветер подует, сразу на попятный. Силу уважают — это да. Мощь. Я тут фильм старый смотрел про шахтеров. Борис Андреев там — ну просто загляденье. Вот мужик, а? Силища… Я ведь тоже из шахтеров, между прочим.

— Это из каких же это ты шахтеров? — Катя присела на траву возле него. Неожиданно ранившее ее слух слово «фирма» билось в ее мозгу настойчивой осенней мухой. Хотелось ударить себя по голове, прикончить эту проклятую назойливую тварь, но… никак не получалось. — Это из каких же это шахтеров? — повторила она.

Мещерский подошел и заботливо подал персик и бокал, наполненный чем-то, пахнущим весьма крепко.

— Из каких, говоришь? Да из донецких. Крав-чен-ко. Самая наша шахтерская фамилия. Прадед мой из забоя не вылазил. А маладо-о-го-о коново-о-да… — пропел —; вдруг Кравченко, — несут с разбитой голо-вой.

— Сегодня мы уже потомки шахтеров. Только вчера о Запорожской Сечи толковали. — Катя взглянула на Павлова и неожиданно для самой себя хлопнула стакан единым махом и… едва не задохнулась. В стакане был чистый коньяк! Что они, с ума посходили? Напоить ее решили, в самом-то деле?

— Эх ты… барышня… упрекаешь еще тоже… Гудки тревожно загуде-ели-и, команда двинулась в забой… Да ты хоть знаешь, что такое коновод-то, а? Видишь, Вить, морщится. Ничего родного, исконного не знает. А разбуди среди ночи, спроси фамилию какого-нибудь наполеоновского маршала занюханного, с ходу отбарабанит. Ну, скажи ты мне, что есть… их бин… коновод, а?

— Отстань ты от меня.

— Это в старину на шахтах лошади возили вагонетки с углем. А погонщик звался коноводом. — Павлов подбросил в костер сучьев. Пламя осветило его лицо.

— Эх ты, Катька-Екатерина, ничегошеньки-то ты не знаешь. Жизни не знаешь, одни фантазии у тебя, — Кравченко потянулся было к ней.

— Ты в огонь сейчас свалишься. Ты уже и на ногах-то не стоишь, — она отодвинулась.

— Кто это не стоит? Я? Ты посмела усомниться?

— Вадь, ладно, давай лучше выпьем, а? — Павлов тронул приятеля за руку. Но Кравченко только упрямо мотнул головой.

— Во мне сомневаются. Эй ты, девчонка! Ну-ка, дай сюда руку!

— На лучше мою, — предложил Павлов.

— Твою? А-а, ладно. Ну, давай свою. Молодость вспомним, Витюша. — Кравченко медленно поднялся. — Армрестлинг, значит. Ну, пусть будет так. Нэхай его. Серега нас рассудит.

Он и Павлов тут же уселись за ветхий дачный стол, сцепили руки, пробуя кто кого. Катя только щурилась на огонь: Павлов против верзилы Кравченко явно не тянул. Что он вдруг так?

— Ну и лапища у вас, Вадим Андреевич.

— Ти-хо. Разговорчики в строю. Ну, князь, считай. Начали.

Катя встала и, слегка пошатываясь, направилась к дому. Если они это так перед ней выкаблучиваются, она найдет способ огорчить их невниманием. На террасе в полном одиночестве тихо посапывал раскинувшийся на диване, застеленном чистым бельем, Чен Э. Возле его изголовья горел ночник. На клетчатом одеяле Катя заметила свой подарок — гоночную машинку. Малыш так и не расстался с ней. Она взяла машинку, отодвинула с окна занавеску, собираясь положить ее на подоконник. Там что-то белело. Коробочка с лекарством. Катя поднесла его к глазам, прочла название на этикетке: «Берлидорм». Сильнодействующее успокоительное снотворное… Она слыхала, что такие вот коробочки частенько изымают вместе с другими «седативными» снадобьями у торговцев синтетическим наркотиком. Берлидорм нельзя приобрести без рецепта врача, а те приобретают…

Знакомым холодом стянуло затылок. Катя провела по лицу ладонью, словно пытаясь смести с него нечто, мучившее ее вот уже целый день. Оглянулась на спящего китайчонка, погасила ночник и выскользнула в сад.

— Вся сила не в плече, а в кисти. Вот здесь, — донесся от костра уверенный голос Павлова.

— Вот зараза, как это я… действительно ведь до риз напился, — это Кравченко бормочет, запинаясь.

— Да, Вадя, красиво он тебя уложил, ничего тут не попишешь, — резюме Мещерского. — А ты наперед не хвастай.

Катя прислушалась: Кравченко, выходит, продул свой армрестлинг или как там его. Павлов победил, он…

— Катя, вы что тут в одиночестве? — Он стоял перед ней, преграждая путь. Слегка потирал левой рукой правое запястье и смотрел в упор, не отводя взора.

— Мальчик уснул. Не шумите, пожалуйста.

— Да его из пушки не разбудишь.

— Я забыла. Верно.

— Винограда хотите?

— Вы меня все время, Виктор, пытаетесь чем-то угостить.

— Это разве плохо?

— Нет, просто я сыта. Спасибо. Нам пора.

— Вы что, ехать хотите?

— Да.

Павлов чуть усмехнулся.

— Сейчас? Ну, я бы сейчас не пустил за руль ни того ни другого. Небезопасно это. И сам не сел бы.

Катя оглянулась на своих приятелей: да уж. В этом ты, несомненно, прав.

— Поздно уже, — она терялась под его упорным взглядом. — Который час?

Он закинул голову, посмотрел на звезды, горохом высыпавшие на непроглядном небе.

— Час, половина второго. Какая разница? Ночь.

— Ночь… Но нам возвращаться надо. И потом, есть еще кое-что важное, мы совсем забыли, зачем сюда приехали.

— Это важное на Речной улице?

— Да.

— Вы по-прежнему занимаетесь тем делом?

— Каким делом?

— Здешним страхолюдом-детоубийцей?

— По-прежнему. Мы его скоро поймаем.

— Скоро?

— Да.

Павлов все смотрел вверх, на звезды.

— У ребят хмель пройдет. Утречком окунутся, вообще как рукой снимет. Но сейчас им с колесами не справиться, — сказал он тихо. — Вы, Катюша, пойдите лучше отдохните. Там в комнате есть еще один диван, там все приготовлено — и плед, и подушка. Проводить вас?

— Нет, нет, спасибо.

Он смотрел на нее все так же настойчиво, насмешливо и печально.

— Не надо волноваться. Я же сказал — пальцем не коснусь. Мое слово твердо.

Катя вернулась в дом. Скинула босоножки. Забралась с ногами на диван, свернулась калачиком, напряженно вглядываясь в тьму за окном. Исступленно стрекотали цикады. На станции прошел поезд, загудел в ночи. «Я все равно тут не усну. Не могу, не должна. Потому что мне надо… надо…» Голова ее клонилась все ниже, ниже, ткнулась в теплую подушку. И не было уже сил оторвать ее от этих мягких, пахнущих мылом глубин.

Через минуту Катя уже спала, ровно дыша. Ей снились грядки,