Афинский яд - Маргарет Дуди

И как назло именно в этот момент появилась хорошо знакомая, печальная группа: Гермия, закутанная в черное, и Фанодем с женой, которые переходили Агору в сопровождении стражника.

— Что это она здесь делает? — с любопытством спросил Эргокл.

Ему ответил один из слуг Филина.

— Ей позволили взять чистую одежду и повидаться с ребенком, который по-прежнему живет в ее… в доме ее мужа. Вот и все.

— Ах, значит, ты позволил, — ухмыльнулся Эргокл. — Как мило, как внимательно! На месте молодого господина я бы этому воспротивился. Хотя бы из уважения к памяти своего усопшего родителя. Пустить убийцу и прелюбодейку на свой порог!

Кровь бросилась Критону в лицо.

— Я не думал, что они сделают это так, — пробормотал он. — Ты прав. Она не должна переступать порог моего дома. Да, и она не смеет показываться на Агоре! Ей же запретили! Ничего себе!

И он зашагал навстречу унылой процессии. Эргокл поспешил следом, а за ним, после небольшого колебания, и Филин. Я и собравшиеся вокруг зеваки сделали то же самое.

— Эй вы, — хрипло крикнул Критон. — Стойте! Жалкий сброд, вы совершаете преступление. Этой женщине запрещено появляться на Агоре. Она осквернила город, а вы, содействуя ей, осквернили себя!

Маленькая группа остановилась, Фанодем непонимающе уставился на Критона. Тот говорил правду. Обвинение закрыло женщине доступ на центральную площадь и в прочие священные места. Но ходить через Агору было так привычно и естественно, что никто, даже Фанодем — специалист по религиозным церемониям, — об этом не подумал. Даже стражник, который тоже в замешательстве смотрел на Критона, судорожно пытаясь найти оправдание своему проступку.

— Прошу тебя, мы не успели зайти далеко, — взмолился Фанодем. — Это просто ошибка. Мы принесем жертвы. Пожалуйста, отпустите нас. — Он повернулся к стражнику. — Мы пройдем другой дорогой.

— Нет, не пройдете! — заявил Критон. — Я передумал. Злая, испорченная женщина, готовая оскорбить богов, я запрещаю тебе переступать порог дома моего отца, дом человека, которого ты погубила. Этот дом теперь мой. Никто из вас не смеет там появляться. А ты, злодейка, никогда больше не увидишь свою дочь.

— У тебя нет права отдавать такие приказы, — возразил дядя Гермии.

— Пусть закон решит. А пока я запрещаю развратнице выходить из дома при свете дня! Она принесла моего отца в жертву своим грязным развлечениям — с этим человеком! — Критон яростно махнул в сторону Филина. — Смотри! Смотри сюда! Вот он, твой смазливый любовник, вот он, мерзкий прелюбодей, ради которого ты запятнала себя гнусным преступлением! Ты, македонская убивица!

Закутанная в черное Гермия качнула головой, только это и можно было различить сквозь покрывало.

— Нет! — тихо, но твердо сказала она. — Нет. Все это ошибка.

— О да! Ты сделала ошибку, это верно! — Критон, вне себя от гнева, отчаянно размахивал руками. Он покраснел и сорвался на крик. — Ты навлекла позор на меня и мою семью. Сперва ты пыталась сбить отца с пути и вытравить из его сердца любовь к Афинам.

— Нет, никогда! Пойми…

— А потом ты убила его, грязная прелюбодейка! Понять? Я понимаю достаточно. А вы?

К нашему ужасу, юноша наклонился и схватил покрывало мачехи.

— Хотите посмотреть? Меня тоже кое-что интересует! Так взгляни же в последний раз на своего любовника! — И Критон сорвал покрывало с ее головы — причем в буквальном смысле слова: ткань затрещала и порвалась. Мы все увидели прекрасное лицо Гермии, на ее бледных щеках горели красные пятна. Длинные кудри, выбились из высокой прически, какую полагается носить жене гражданина, и в беспорядке упали на плечи. Вероятно, первым ее желанием было закрыть лицо, в которое впились десятки любопытных взглядов, но она справилась с собой. Она просто стояла и пристально смотрела на Критона, без дерзости, но и без робости.

— Критон, ты обезумел. Прошу тебя: воздержись от таких поступков, они не к лицу мужчине…

— Не лицу мужчине? Я глава семьи! Смотрите, она носит серьги! Несомненно, подаренные любовником! — Критон снова протянул руки к Гермии и вырвал серьги у нее из ушей. Из ран брызнула кровь.

— Нет! — вскричали ее родные. Фанодем попытался схватить Критона, но тот вывернулся и высоко поднял руку с серьгами, чтобы все окружающие могли их увидеть.

— Может, это самые дешевые побрякушки из всех, что дарил ей Филин? Конечно, она привыкла к красивым вещам: любовнику Гермии придется потратить немало серебряных и даже золотых монет на драгоценности. Вы знаете, господа, что падшей женщине, уличенной в измене, запрещено наряжаться. А если она пытается скрыть свою презренную сущность блеском украшений, прохожие вправе сорвать их и отхлестать ее по щекам.

С этими словами Критон вновь повернулся к Гермии. Он размахнулся и нанес удар, потом второй, сильно, презрительно. Пощечины обожгли ее лицо, залитое ручейками крови, которая сочилась из разорванных мочек.

— Вы все можете поступить с ней так же, с этой прелюбодейкой… ведьмой… убивицей! — закричал Критон.

Но никто не воспользовался этим предложением, даже Эргокл, на лице которого играло некое подобие довольной улыбки.

— Понимаю, — сказал юноша, тяжело дыша. — Вы не желаете пачкать руки об эту дрянь!

— Так вправе поступить женщина, — с нажимом проговорил Фанодем, — но не мужчина из хорошей семьи. К тому же родственник, к тому же прилюдно.

— Мне она, к счастью, не родственница! — отрезал Критон.

Стражник, который все это время стоял как ни в чем не бывало, даже не пытаясь вмешаться, вдруг вспомнил о своих обязанностях. Он приказал Критону и остальным разойтись, а жене Фанодема — закрыть племяннице лицо. Маленькая процессия послушно развернулась и зашагала прочь. Теперь Гермию обвиняли не только в убийстве, но и в осквернении Агоры. Ее попытка увидеться с маленькой дочерью провалилась. Кроме того, Гермия была навсегда обезображена. Впрочем, из-за последнего вряд ли стоило волноваться, ибо, скорее всего, ей оставалось жить не более трех месяцев.

— Критон в таком бешенстве, он, кажется, совсем неуправляем, — рассказывал я Аристотелю на следующий день. — Почему-то набросился на Филина. В конце концов, это ведь друг его покойного отца. Он так сильно ненавидит Гермию, что поверит любому слову, сказанному против нее. Полагаю, надо поблагодарить Эргокла, ведь он пустил этот слух.

— Возможно, — ответил Аристотель. — Скверная история. Напряжение растет, и кто знает, чем это все закончится? Чего стоило одно обвинение Гермии в убийстве! Потом к нему прибавилось обвинение в инцесте. Теперь Критон обвиняет мачеху в преступной связи с Филином и утверждает, что у нее были политические мотивы. «Македонская убивица»… Интересно, кто его надоумил такое сказать? Боюсь, не только Критон, но все это дело выходит из-под контроля.

— Знаешь, — сказал я, — сначала я даже хотел, чтобы Гермия оказалась виновной, надеясь, что, когда ее осудят, все наладится. Но теперь я уже не так уверен в том, что убийца — она. И вообще непонятно, как можно доказать ее виновность или невиновность. Все это очень тревожно.