Иранская турбулентность - Ирина Владимировна Дегтярева

Пруд, покрытый льдом, весной напоминал огромный нарыв. Лед стал желтоватого неприятно оттенка (может, ветром наносило песок и пыль с показавшейся из-под снега и подсохшей дороги), стянулся к центру от берегов с сухими стеблями травы, торчащими неряшливо. Кое-где на поверхности вскрылись отверстия, как гейзеры, наверное там, где били со дна ключи.

Наученный специалистом по мнемотехнике, Фардин выбрал этот «нарвавший» весенний пруд, с мостками. Перед мысленным взором представали, например, одни из четырех мостков, а на досках оказывались надписи — адрес дома Фирузов в Баку, адреса в Москве, где он учился, фамилии педагогов, имена сокурсников. На других мостках — школьные связи — адреса, телефоны.

Требовалось только «увидеть» тот или иной кусок пруда или фотогалереи в квартире Ильфара, отчетливо увидеть. А чтобы вспомнить, где и что зафиксировано, необходимо время, провести мысленную экскурсию и перебрать все предметы. Важна сосредоточенность, ведь очень много информации.

Фардин решил из-за отказа Ильфара пойти другим путем, предсказуемым и оправданным. Поиск одноклассников по Баку. А через них разузнать хоть что-то о Мамедове.

Сидя с чашкой крепкого чая, под тихий бубнеж телевизора, Фардин уставился на картину с быком отсутствующим взглядом. Он сейчас нестерпимо хотел увидеть Симин, но понимал, что такой вечерний визит уж точно не оценят ни соседи, ни ее брат с женой, и будут крупные неприятности.

После их внезапного совместного отпуска в Венесуэле Фардин растерялся. Он осознал, что привязался к Симин гораздо сильнее, чем мог себе позволить, и теперь мысли о ней смущали его и мешали сосредоточиться.

Он знал, что вряд ли Симин участвовала непосредственно в ликвидации бизнесменов в Каракасе, она, судя по всему, выступала в роли координатора. Но мысль о гибели этих двоих из головы не шла, и это, как ни странно, только усиливало притяжение к Симин, перераставшее в мучительное чувство.

Фардин отвернулся от картины с быком, забрал чашку с журнального столика и вышел на балкон.

В воспоминания из блока «Пруд» затерлись наставники по оперативной и боевой подготовке.

Чаще к Фардину приезжали на конспиративную дачу и проводили с ним занятия там. Но иногда он выезжал на «Волге» с зашторенными окнами на учебный полигон или в Москву. С другими курсантами он не пересекался. В тот момент не знали, как именно удастся использовать его в Иране, поэтому готовили буквально к любому развитию событий, в том числе к диверсионно-террористической деятельности. При невозможности начать тихую мирную жизнь, что планировалось в идеале, вариантом «В» значилось внедрение в радикальные группы, исследование их состава и планов. С какой целью? Этого Фардину не сообщали. Зато обучили стрельбе из разных видов оружия, владению холодным оружием, обращению с взрывчатыми веществами и ядами. И много чему еще.

Ему снились уже в Иране чуть пыльные гофрированные салатовые шторки на окнах «Волги». От них пахло застарелым табачным дымом и бензином…

Через два часа непрерывных раздумий, схожих с медитированием, он вспомнил телефоны половины одноклассников. Фардин мог бы сделать довольно оперативно запрос в Центр. Там хранились тетрадки, исписанные им собственноручно, затем их перепечатали на пишущей машинке, и материалы содержались в его личном деле. Все знакомые и близкие.

Но этот запрос отнял бы бесценное время. Фардин понятия не имел, сколько у него времени, поэтому исходил из самого пессимистичного варианта.

Лалэ Мерзилиева — это имя он вспомнил на исходе второго часа, ее адрес и домашний телефон. Это было самое козырное воспоминание. Теперь оставалось молиться Аллаху, чтобы она не сменила адрес, если и вышла замуж. Или чтобы ее родители жили, где и прежде.

Долговязая староста с крупными грубыми чертами лица в темно-коричневом шерстяном платье с воротником-стойкой, длинными рукавами и в черном фартуке, на лямке которого висел комсомольский значок. Лалэ носила стоптанные синие туфли сорокового размера и старый портфель, притом, что ее отец — нефтяник. И не рядовой рабочий…

Мерзилиева все и про всех знала. Всегда есть в классе такой человек, который и спустя двадцать лет и тридцать после окончания школы, как радар, настроенный на определенные цели, всех отслеживает, куда бы ни закинула судьба одноклассников.

Взглянув на часы, Фардин поднял трубку городского телефона. Старый телефонный аппарат, темно-зеленый с вращающимся диском напоминал ему дом и прежние времена.

Баку отстает на полчаса от Тегерана, а Фардин отстал от родного Баку почти на тридцать лет. Он испытал такое щемящее чувство, когда услышал гудки, словно бы связывающие его с городом детства, рвущие ткань завесы времени и отчуждения.

Пока он ждал, что кто-то ответит на звонок, подумал, с каким удовольствием звонил бы сейчас к себе домой, на улицу Камо, будь там дед или бабушка. Но туда, где они сейчас, невозможно позвонить…

Ему ответили по-азербайджански, чуть удивленно и сонно, очень знакомым голосом.

— Салам, Лалэ, это ты? — со сдерживаемой радостью спросил он тоже по-азербайджански, хотя в школе они общались по-русски.

— Да-а, — растерянно протянула она. — А кто это?

— Фардин Фируз, — он не стал играть в угадайку. — Помнишь такого одноклассника?

— Фара? Не может быть! Кто-то говорил, что ты погиб во время событий девяностого года, — она перешла на русский. — Кто-то выдумал, что ты сбежал в Тегеран.

— Так и есть, — с улыбкой согласился он, не опасаясь прослушки. Что криминального или необычного в разговоре одноклассников? — уехал на родину предков. У меня же тут дядя. Я из Тегерана звоню. А ты как? Вот уж не чаял застать тебя по старому адресу…

— Я с мужем здесь живу. Его дом снесли. Он был такой же старый, как твой дом на Камо.

— Господи, как давно все это было! А что про кого из наших слышно?

Лалэ, как и ожидал Фардин, знала обо всех. Кто погиб в 1990 году, кто оказался в Чечне в 95-м на стороне боевиков и тоже погиб, в том числе и одноклассники-армяне. В Армении их не ждали с распростертыми объятиями, хотя межнациональную рознь инициировали как раз армяне, начав изгнание азербайджанцев из Нагорного Карабаха.

— Да ведь и Раф, твой дружок закадычный, тоже в Иране, — вдруг осенило Лалэ. — Разве ты не знал?

— Я как уехал, так ни с кем не виделся больше. По счастью, в старой записной книжке твой телефон отыскал. Вот так сюрприз! Встретиться бы с Рафом. А ты случайно его адрес или телефон не знаешь?

— Погоди-ка. Мне про него Сережка Арцумян писал. Где же это письмо?.. Сейчас, — она бросила трубку, а через минуту снова заговорила: —