Хрустальная сказка - Макс Рейн

как буду валяться – синий, раздутый, нелепый. И вокруг столпятся эти – те, кому я ни живой, ни мёртвый не нужен. Такая брезгливость накатила – чуть не вырвало. – Его голос стал жёстче: – Я, значит, из-за них, гадов, в землю, а они – жить припеваючи? Щаз! Послал всех к чёрту.

– Кого «всех»? – тихо и настороженно спросила Фрейя.

– Да всех, из-за кого жить расхотелось.

– И как ты смог? – затаив дыхание, спросила она.

– Разозлился! – выпалил он. – По-настоящему, на полную. Думал: «Вы так, твари? А я вот как!» И начал давать отпор.

– И получалось?

Лексус твёрдо посмотрел Фрейе в глаза:

– Ещё как! И у тебя получится.

– А если они сильнее? – с сомнением протянула девушка.

Лексус глубоко затянулся, обдумывая ответ.

– Был такой боксёр – Мухаммед Али, – начал он неторопливо. – Как-то раз, уже будучи в годах, он вышел против молодого сильного противника, которого победить не мог. И знаешь, что он сделал? Восемь раундов из девяти просто держал удар. Не бил – держал. Понимал, что противник выдыхается. А в девятом раунде, когда тот выдохся – уложил одним ударом. – Лексус глянул на вытаращившую глаза девчонку: – Сечёшь? Иногда важна не сила удара, а то, как долго ты держишься. А вообще, бокс – штука классная. Рекомендую. Просто побьёшь грушу – уже отпускает…

Фрейя пожала плечами:

– Я всё-таки больше дизайнер.

– И что с того? Можешь для стиля розовые перчатки надеть, – усмехнулся Лексус. – Живой боксёр всяко лучше, чем мёртвый дизайнер.

– А после того случая… с рукой… ты ещё когда-нибудь хотел… – она запнулась, – ну, того?

– Чтоб я себя этого променял на себя того, да ни за что, – он вдруг замялся. – Неудобно как-то уходить с середины концерта. Пока симфония твоя не дозвучала. – Он заметил, что лицо Фрейи непонимающе вытянулось и пояснил: – Кто-то наверху очень старался. Сочинял. А ты взял и недослушал. Так и со мной, отнесу песню продюсеру, они послушают полминуты из трех. И важно заявляют: «Ясно. Мы вам позвоним». Вот что им ясно? Уроды. Я еле сдерживаюсь, чтоб их, как Мухамед Али, одним ударом на месте не уложить.

– Они не перезванивают?

– Никогда, потому что слышали только фрагмент.

– А почему я не слышу ее – свою симфонию? – прошептала Фрейя, глаза ее ярко блестели.

Лексус отвёл взгляд и нахмурился, подбирая слова, – аллегорический вопрос требовал в ответ красивого иносказания.

– Потому что обида звенит в тебе громче, чем симфония. «Звук надо понизить», —серьезно произнес он.

Они замолчали, каждый углубился в свои мысли. Лексус курил, удивляясь собственной откровенности. Фрейя наматывала на палец мокрую прядь.

– Ты веришь в карму? – тихо спросила она.

– Я на карму особо не рассчитываю. Считаю, что сотворённое кем-то зло должно к нему вернуться еще в этой жизни.

– Хотелось бы, – скептически произнесла Фрейя.

– А чем ты, собственно, недовольна?

– Наверное, всем. Я по ошибке сюда попала… Меня забыли спросить: хочу я рождаться или нет?

– Прикольно, – усмехнулся Лексус. – А может, спрашивали, но ты не помнишь.

– Я всё помню, всё до мелочей. И разве я согласилась бы явиться с такой внешностью?

– А чё? Нормальная наружность, я уже привык. – Он выпустил кольцо дыма в потолок. Фрейя фыркнула. – А с кем ты себя сравниваешь? – с искренним интересом полюбопытствовал он.

– В смысле?

– Где точка отсчёта? Чьими глазами ты на себя смотришь?

– Как это?

– Как-как… Ну чё тут непонятного? Всегда найдутся глаза, которые скажут: «Ну ты даёшь, чё такой косорылый, мог бы явиться и с рожей получше». А есть те, которые что-то клёвое увидят. Я когда себя с Джимми Хендриксом сравниваю – хоть сразу в гроб ложись. И мой внутренний критик тут как тут, мозг выносит. Типа, куда лезешь со своей музыкой-фуфлом? Стрёмно становится. Тут самое время внутреннего хвалителя выпускать, ну и группу поддержки, фанатов – в их глазах я талантлив. Без них я б давно бросил музыку сочинять.

– Но это же всё выдумка, у тебя нет никаких фанатов.

– А вся эта критика, это что, по-твоему, не выдумка? – запальчиво выкрикнул музыкант.

Фрейя растерянно заморгала.

– А как же Тор? Он вполне реальный.

– А вот тут нужно держать удар, – Лексус встал в боксёрскую стойку. – Ясно теперь? – Фрейя молчала. Лексус плюхнулся обратно в кресло. – Знаешь, всё просто – кого кормишь, тот и растёт. Я как-то видел интервью Софи Лорен – она ржала, рассказывая про свой гигантский рот и широкие бёдра. А Барбару Стрейзанд только ленивый не пинал за её шнобель. И таких – море. – Он подался вперёд. – Все дело в тебе. Ты сама себе не нравишься, вот и всё. Сидишь и ждёшь от мира подтверждения этому. А как дождёшься: «Оп! Я так и знала!» Не слушай никого, они о тебе ни хрена не знают. Мне мама тоже без конца внушала, что музыка – не моё, и слуха у меня нет. Но я-то музыку слышу! Ты вытряхивай из себя не себя, а этих людей. Чего они сидят в тебе? – Лексус осёкся, только сейчас заметив, что Фрейя плачет. Тихо, как будто пытается проглотить слёзы. – Не плачь, – смутился он, – жизнь без чёрных полос не казалась бы белой. Всё как в музыке – нужны и белые, и чёрные клавиши. На одних белых хорошего произведения не получится.

– А почему я этого не знала? – прорыдала она, хлопая слипшимися ресницами.

– Человеку иногда трудно понять, что с ним происходит. Нужен кто-то другой – как зеркало… – Лексус глянул на часы компьютера. Четверть первого. Тело затекло, он чертовски устал. А Фрейя вроде начала успокаиваться. – Поздно уже, давай спать, – буркнул он. – Сейчас песню скину, завтра обсудим.

Она кивнула. Он уже собирался отключиться, когда снова услышал её голос:

– А я знаю, почему ты нравишься девушкам. – Лексус вылупился на монитор. – Ты дерзкий. А это очень интересно. В дерзости всё есть – и смелость, и решимость, и вспыльчивость. Трудно остаться равнодушным к такому человеку. Как будто рядом супергерой. Тот, кто ничего не боится, кто не «там и тогда», а «здесь и сейчас». Твой дерзкий импульс – это глоток свободы.

Фрейя отключилась. Лексус ещё какое-то время смотрел в погасший экран. «Кажется, я сделал что-то важное, – вяло соображал он. – Только вот что?»

Фрейя захлопнула крышку ноутбука и поняла, что обратно на балкон не пойдет. Легла в постель, хотя и думала, что не заснет. За окном громко барабанил дождь – монотонный, убаюкивающий. «Дождь – это хорошо, когда он за окном…» – Фрейя закрыла глаза и моментально провалилась в сон.