Под зонтом Аделаиды - Ромен Пуэртолас

меня вырвало. Смесь из хлеба, плохо пережеванных кусков огурца и белого вина в несколько приемов изверглась на кафельный пол ванной. Спазмы выбили у меня слезы – черные струйки, окрашенные тушью для ресниц, стекли по щекам и закапали в воду.

Как же я позволила себе обмануться ангельским ликом Мишеля, его повадками, языком тела? Почему не сумела прочитать в его глазах, кто он, что он за человек на самом деле? Я читала и перечитывала некоторые слова, написанные Розой. Она точно и подробно сумела выразить то, что я сама испытывала к нему. Это было поразительно.

Но еще поразительнее и неожиданнее было то, что, читая вырванные из ее дневника страницы, я сделала более страшное открытие. Мишель водил за нос нас обеих. Он обманул меня, скрыв свою связь с Розой. И, что еще ужаснее, Мишель избил Розу. Местоимение «он» на оставшихся в дневнике страницах, следующих за теми, что были вырваны, слова о «диком звере», который напал на Розу в лесу у деревни П., и ее намерение «со всем покончить», как я внезапно поняла, относились вовсе не к Кристиану. Она писала о Мишеле.

Я только что познакомилась с мужчиной.

Он разительно отличается от Кристиана. В нем есть все, чего нет в Кристиане. Он – тот, кем Кристиан не является ни в коей мере. Его лицо черно, как уголь, темно, как сумрак, и вместе с тем он лучезарен, как солнце, светел, как новая надежда. Новая надежда моей жизни.

[… ]

С Мишелем я получаю удовольствие. Получаю то, чего ни разу не смог мне дать Кристиан. Я наконец узнала, что такое оргазм. Узнала наслаждение, которое способен доставить нежный и влюбленный мужчина, думающий обо мне; мужчина, чьи пальцы, губы, член служат лишь для того, чтобы дарить счастье и блаженство женщине, то есть мне.

[… ]

Мишель обаятелен, ласков, внимателен. Он всегда думает в первую очередь обо мне, а не о себе, каждый раз спрашивает, как у меня дела, прежде чем рассказать о своей работе, не устает повторять, что я занимаю все его мысли, и делится этими мыслями. Он пригласил меня в испанский ресторан. Мы заказали целое блюдо анчоусов на двоих, а потом ели паэлью, и все это под чудесную музыку. Я была на седьмом небе от счастья. Думаю, я влюбилась. Я, замужняя женщина, влюбилась…

[… ]

Мишель пришел в бешенство, когда я ответила ему, что не могу уйти от Кристиана.

[… ]

У Мишеля все чаще случаются приступы гнева.

В какой-то мере я его понимаю. Он сердится из-за меня. Я так и не смогла решиться порвать с Кристианом, а теперь ношу его ребенка. Гнев Мишеля – доказательство любви и бессилия что-либо изменить. Доказательство моей глупости.

Я злюсь на себя. Так злюсь… Я себя ненавижу.

[… ]

Сегодня мы с Мишелем назначили свидание в Урочище, неподалеку от П. Приехали туда на разных автобусах, чтобы не вызвать подозрений у знакомых, которые могли случайно попасться по дороге. Мы встретились на поляне среди густой травы.

Мишель подарил мне духи – «Шанель № 5». Я сказала ему, что это безумие, у него ведь совсем нет денег. Он экономил несколько месяцев, чтобы купить мне этот флакон нового модного парфюма. Потом он в очередной раз потребовал, чтобы я бросила мужа. Мгновение поколебавшись, я отказалась принять духи – вежливо и деликатно, как могла, – после чего сказала ему, что я беременна, на четвертом месяце, и не вправе уйти от отца ребенка, только не сейчас, потому что ребенку нужен отец, и тогда Мишель впал в ярость. Я никогда не видела его таким. Он схватил меня за запястья, начал сдергивать платье. Пуговицы разлетелись, ткань порвалась, он терзал мою одежду, как зверь. Я страшно перепугалась за ребенка и прикрывала живот обеими руками, а потом толкнула Мишеля изо всех сил, он упал на спину и ударился головой о камень. Говорят, материнский инстинкт может горы свернуть. Это правда. Я воспользовалась моментом, чтобы убежать. Бросилась прямиком в полицейский участок, хотела написать жалобу, но по дороге у меня было время подумать, и я поняла, что, если сейчас подам заявление на Мишеля, Кристиан обо всем узнает, а мне нельзя вот так разрушить свою жизнь. И когда я добралась до деревенского участкового, у меня уже сложилась в голове история про дикого зверя.

Такова уж человеческая природа: если не хочешь страдать, невольно начинаешь находить удовольствие в тоске, когда тебе тоскливо, погружаешься в нее с головой, барахтаешься, как в трясине, снова и снова мысленно переживаешь то, что тебя в нее повергло, все глубже заталкиваешь нож в рану и проворачиваешь его, чтобы сделалось еще больнее и можно было в полной мере ощутить масштаб собственного несчастья. Когда людям тоскливо, они любят добить себя депрессивной музыкой, которая еще основательнее загонит их в болото. Когда людям тоскливо, они намеренно доводят себя до слез, прокручивая в голове тяжелые сцены и тягостные мысли.

А меня просто вырвало.

Я не могла вообразить Мишеля в ярости. Не могла поверить, что он способен быть жестоким. Мне не удавалось представить, как он бьет Розу, в голове не укладывалось, что он поднял руку на беременную женщину. Но невеликий профессиональный опыт меня кое-чему научил: никогда нельзя с уверенностью сказать, на что способен человек. Самый что ни на есть ангельский облик может принадлежать демону. На моей памяти осталось немало уголовных историй о том, как милейшие люди с безупречным прошлым в один злосчастный день в приступе бешенства вдруг хватали нож и вонзали в жену, в мужа, в ребенка… Я и сама достаточно импульсивна, чтобы понимать таких людей нутром, на уровне чутья, и моя импульсивность может однажды превратить меня в зверя. Да-да, возможно, и я когда-нибудь переступлю черту, шагну в Зазеркалье и стану убийцей, как те люди из уголовных дел, милейшие дамы и господа с безупречным прошлым. Не исключено, что мы с ними одной крови и что мне предназначено убивать.

Но, едва голос разума закончил предъявлять свои доводы, эстафету приняло сердце, во мне словно бы развернулась великая битва добра со злом, любви с ненавистью. Жестокость Мишеля каким-то образом делала его живым, превращала в настоящего мужчину. Он больше не был богом, каким казался мне поначалу, он стал обычным человеком со своими слабостями, недостатками, мерзостями. Это его не красило, но отчасти