Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 1 - Татьяна Юрьевна Степанова

— скрылся за углом обезьянника. Минут через двадцать вынырнул с ручной тележкой, нагруженной овощами и фруктами. Предки встретили его ликующим уханьем, суетной мимикой и одобрительными жестами.

Колосов лениво наблюдал процесс кормления приматов. Суворов клеток не открывал. Металлическим крюком он вытягивал кормушки на безопасное расстояние, накладывал порции овощей и с грохотом задвигал обратно. В семь у клеток появился второй посетитель — Званцев. Голый по пояс с махровым полотенцем на шее. Он похлопывал по прутьям, бормоча что-то нечленораздельно-ласковое. До Никиты в наушники доносилось: «Молодец, дурачок… жуй хорошенько…» Словом, демонстрировалась полная идиллия взаимоотношений. Никита навел объектив на Хамфри. Тот сосредоточенно трудился над кормушкой. По бороде его текла слюна. Куски яблок, репы и дыни исчезали с удивительной быстротой. «А и верно, классная оптика, — отметил Колосов. — Какое четкое приближение объекта. А ты, смазливый мужичок, оказывается, предок. Вон как на тебя дама пялится».

Флора, прильнув к боковой сетке, угрюмо наблюдала, из своей клетки за соседом. Видимо, ей мерещилось, что Хамфри достались лучшие куски.

И тут на дорожке появился Ольгин в спортивном костюме цвета болотной ряски. Обезьяны мигом встревожились. Чарли заметался из угла в угол, затем вскарабкался на сук, укрепленный под самым потолком. Флора ощерилась. Хамфри тоже прекратил есть. Он уцепился длинными руками за прутья и замер.

— Ешь, — произнес Ольгин. Колосов слышал его хрипловатый баритон в наушниках совершенно отчетливо. — Ну-ка ешь, тебе это сегодня особенно нужно. Я кому сказал.

Никите показалось, что антрополог подкрепит свой приказ нажатием кнопки на том самом «мозговом раздражителе», однако ничуть не бывало. Ольгин достал из кармана яблоко, показал обезьяне, надкусил, затем швырнул в клетку. Хамфри помедлил, затем потянулся к огрызку.

Ольгин направился к ветпункту. Потом прошло еще бог знает сколько времени. Солнце уже жарило вовсю. Никита ослабил страховку, скинул куртку, оставшись в футболке и джинсах: терять удобный пункт наблюдения из-за солнцепека он не собирался.

Только около одиннадцати ему наконец-то довелось увидеть нечто весьма странное, если не сказать больше.

Первой на этот раз появилась Иванова. За ней Ольгин и Званцев несли какой-то металлический чемодан. Его аккуратно поставили на гравий рядом с клеткой Хамфри. Начали раскрывать, раскладывать. Оказалось, что это прибор с проводами, сферическим экраном и наборной клавиатурой. «Осциллограф, что ли? — недоумевал Никита. — Вроде не похоже». Иванова села на раскладной матерчатый стульчик перед прибором и начала там что-то настраивать, подключать. И тут же треск в наушниках Колосова стократно усилился: появились мощные радиопомехи. Чертыхаясь, он прильнул к объективу.

Ольгин уже возился с запором, открывая клетку Хамфри. Обезьяна поднялась, ощерила клыки, с силой ударила себя несколько раз кулаками в грудь. Ольгин что-то говорил, видимо, успокаивая. Подошел Званцев, на миг закрыв собой всю картинку. Видимо, как раз он и пустил в дело «раздражитель», потому что Никита увидел, как Ольгин безбоязненно заходит в клетку, а Хамфри лежит на полу: морда его искажена, он визжит, однако не двигается и не защищается.

На голову обезьяне надели нечто вроде закрытого шлема с проводами. На волосатые запястья и щиколотки — резиновые манжетки. Колосов торопливо переводил объектив с одной точки наблюдения на другую. Вот Иванова склонилась над аппаратом. Званцев ей помогает. Они делают все четко, слаженно, быстро, видно, что не впервые. А Ольгин вытаскивает из нагрудного кармана что-то… что… Колосов увеличил резкость до максимума: ага, это шприц и ампула. В наушниках щелкнуло, потом донеслось:

— Вклю… осторож… — голос Званцева словно из гулкой бочки.

Ольгин сделал Хамфри укол в предплечье, прошло минуты две, и вдруг… Никита вздрогнул, покрылся холодным потом: наушники раздирало от дикого мучительного воя, словно волчья стая, попавшая в капкан, остервенело грызла ущемленные лапы. Вой вибрировал на самой высокой болевой ноте, потом опустился до рева, хрипа, стона. Хамфри широко разевал пасть и кричал, кричал. Никита не мог более этого выносить, сдернул наушники.

— Болевой синдром… Сердце… выдержит… — доносилось из них. Словно кузнечики стрекотали там металлическими голосами. Но все это перекрывалось приглушенным расстоянием, однако ясно различимым воплем терзаемого существа.

Обезьяна билась в конвульсиях, лапы ее дергались, голова в шлеме моталась из стороны в сторону. Ольгин, находившийся рядом, поддерживал ее.

— Два миллиграмма. Добавим еще… — неслось из наушников.

Новая инъекция. И снова леденящий душу вой. «Раз-дражитель… сердце… аритмия…» — это говорит Иванова.

Пересилив себя, Никита снова надел наушники. И смотрел, смотрел. Чарли и Флора бесновались в своих клетках. Их крики были так же дики. Но в них не звучала боль — только панический страх. В этой адской какофонии еле-еле различился голос Ольгина:

— Еще половину дозы. Я сказал, будем… Довести… хотя бы до…

— Нет, — это громко возразила Иванова.. — Сердечная деятельность… шока… нельзя… нет, он…

— Я знаю, что делаю!

— …не выдержит…

Колосов напрягся: у клеток назревал какой-то конфликт.

— Занимайтесь своей работой и не вмешивайтесь! — резкая команда Ольгина, точно лай, перекрыла шумы. Никита лихорадочно завертел настройкой: ага, может, так лучше будет слышно?

— Я отключаю… — Иванова уже сердилась, — срочно надо провести… Я иду за…

— Доведем до пяти…

— Нет! — Она вдруг наклонилась и действительно что-то отключила, потом вскочила со стула и сунулась в; клетку. — Он погибает! — Крик ее вонзился в уши Никиты. — Всему есть предел! Такая доза невозможна! Я не буду в этом участвовать!

— Тогда убирайтесь отсюда!

— Ну что вы в самом деле? Нашли время собачиться, — Званцев пытался утихомирить разгневанную женщину. — Чего ты выступаешь? Ты же знаешь, как это важно.

— Пять миллиграмм — это невозможно!

— Но мы должны же выяснить. А вдруг все получится? А это всего, лишь болевой синдром, обычная реакция.?! Это быстро пройдет. Ты же уже видела.

Иванова отступила. Как-то вся сразу обмякла. Отвернулась.

— Идите к себе, — сказал Ольгин. — Практически все завершено. Мы сами проследим. А это действительно всего лишь болевой синдром. Ничего страшного. Он у нас выносливое создание, — и он похлопал по груди затихшего Хамфри.

А потом Ольгин сделал еще одну инъекцию. Званцев, теперь занявший место за прибором, напряженно глядел на экран.

— Есть, — донеслось до Колосова. — Мозговые импульсы. Он реагирует.

Иванова, направившаяся было к ветпункту, резко обернулась.

— Это форменное зверство, — сказала она, и лицо ее скривилось. — А вы… У вас нет сердца. Просто его нет! Костька тысячу раз прав, прав, прав, — и она опрометью побежала по дорожке. Полы ее халатика парусили, а перетянутый резинкой хвост золотистых волос бился по плечам, точно живая змея.

У клеток воцарилась тишина. Обезьяна не издавала ни звука. Никита видел, как мерно вздымается черная мускулистая грудь: Хамфри словно уснул. Ольгин снял