Цепная реакция - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

—А оберлейтенант Рудель, где он?

—Он в городе, — ответил ефрейтор. — На Хеллерштрассе он снимает комнату.

Оберлейтенант Рудель оказался розовощеким, очень подвижным, хотя и несколько одутловатым мужчиной лет со- рока с усами на итальянский манер. Он был умен, внимателен, предупредительно исполнителен. И он боялся. Дальвигу повезло. Руделя буквально трясло от страха при одной мысли очутиться на русском фронте, дыхание которого обжигало все более чувствительно. И произойти это могло в любой момент.

—Откуда ты, Рудель?

—Тюрингия. Веймар, господин майор.

—Гёте, Ницше, Шиллер.

—Еще Лист.

—Да, Лист. Кому всё это теперь нужно?

—Нашим детям.

—У тебя есть дети?

—Дочь, господин майор. Четырнадцати лет. Живет в Веймаре с моей матерью.

—А жена?

—Жена сбежала. Это теперь часто бывает.

—Сбежала… Ну, да, конечно.

—Я уже не думаю об этом.

—Может, оно и к лучшему. У нас одному подполковнику жена изменила. Лет пятидесяти, как он сам. Хотел стреляться. Но подвернулась ему молодуха — бабёнка хоть куда, кровь с молоком. Стенографистка его. И ничего, ожил. Даже помолодел, сукин сын.

—Не всем так везет, господин майор.

—Только тем, кто этого хочет.

—Тут вы правы. Но пока мне хочется одного — увидеть свою дочь.

—Ты мне нравишься, Рудель. Будет жаль, если русская пуля оставит твою дочь сиротой.

—А что, господин майор… для этого есть какие-то основания?

—Война, дружок. Основания сыграть в ящик есть у каждого.

—Но мы здесь, кажется, заняты… у нас — задание…

—Ну-ну, не пугайся так. Всему свое время. Ты же понимаешь, любое задание может быть отменено. А может продолжаться столько, сколько понадобится.

Служебный «опель» Дальвига медленно ехал вдоль городской верфи. В просветах ограды мелькали серые контуры складов, цехов, эллингов, стоящих в доках судов. Издали время от времени слышались холодные удары рынды и отрывистые звонки корабельной сигнализации. На телеграфных столбах расселись нахохлившиеся чайки, которые упрямо противостояли свирепому натиску ветра с моря. Впереди показался связывающий с островом Узедом через залив бетонный мост с вертикально стоявшей откидной частью и закрытым шлагбаумом, возле которого расслабленно курили бойцы контрольного пункта.

—Там, что ли, рабочий лагерь? — спросил Дальвиг.

—Да, на острове, — ответил Рудель. — «Карлсхаген».

—Большой?

—Не знаю. Я там не был. Говорят, большой.

—А здесь тогда что?

—Здесь? Дулаг. Пересыльный лагерь для военнопленных. Недалеко от нашего объекта. Их используют, если нужно что-то куда-то перетащить, выкопать, разобрать какие-то завалы, ну, всякое такое.

—Ей-богу, курорт, — покачал головой Дальвиг.

В пивном подвале рядом с городской почтой, куда Дальвиг затащил Руделя, чтобы согреться и заодно перекусить, было многолюдно и накурено до слезящихся глаз. Из блюд подавали только селедку по-бисмарковски — нарезанную полосками рыбу, вымоченную в кислом маринаде, с жареным картофелем или просто — на куске хлеба. В глубине зала то и дело раз- давались взрывы хохота и женский визг. Старик-аккордеонист с папироской в зубах меланхолично наигрывал популярную до войны мелодию «Такая одинокая прекрасная дама», жмурясь то ли от удовольствия, то ли от густого табачного дыма. Где-то разбили посуду, где-то ругались, чей-то сиплый голос с явным польским выговором внушительно вещал: «Русская водка, конечно, дерёт, но в ней чувствуется злоба, характер. А эта — ни то ни сё, пойло какое-то гладенькое».

—Это кто же там тявкает? — удивился Дальвиг.

—Пашек, поляк, из дулага, — пояснил Рудель. — Помощник коменданта. На нем там всё держится. Говорят, на прошлой неделе его чуть не убили. Русские. Троих на воротах повесили. Как выпьет — дурит, ругается. Никто внимания не обращает. Ему можно.

—Ты его знаешь?

—Конечно. Все вопросы с военнопленными решаются через Пашека.

Дальвиг попытался поднять кружку с пивом, но жестокий тремор в руке не дал ему это сделать, и тогда он нагнулся, чтобы отпить, не отрывая кружку от стола.

—Прозит.

Пиво оказалось теплым. Дальвиг ребром ладони вытер губы.

—Ты мне нравишься, — сказал он. — Я постараюсь помочь тебе остаться здесь.

—Благодарю, господин майор, — растроганно отозвался Рудель и даже выпрямился, сидя на скамье.

—Когда я уеду, напишешь рапорт в Цессен на имя полковника Пруске. Адрес уточнишь в комендатуре: полковник Пруске. Напишешь: майор Дальвиг был в Грайфсвальде и Вольгасте, где тщательно изучил обстановку, показал себя в высшей степени квалифицированным, опытным, ответственным специалистом, глубоко вникающим в суть дела. Выскажешь пожелание, чтобы в дальнейшем именно я курировал ваше подразделение. А там уж мое дело. Всё запомнил?

—Так точно.

—И вот еще что: любые изменения в режиме охраны объектов, любые намерения СС по переквалификации их статуса или переводе на новое место — сразу звонок мне. От этого будет зависеть твое положение.

—Понял, господин майор. Не сомневайтесь.

—И с этим, с Пашеком, поближе сойдись. Он еще пригодится.

Mагдебург — Берлин,

23 января

Hа вокзал Магдебурга Шольц прибыл самолично. За неполные три часа он вытряс душу из персонала, который присутствовал в момент остановки экспресса Цюрих — Берлин. Узнать удалось немногое. Начальник вокзала смог лишь подтвердить, что остановка поезда расписанием предусмотрена не была и что через три минуты — точнее, через две минуты сорок пять секунд — поезд двинулся дальше.

Дежурный по станции — подслеповатый старик с плохо выбритыми щеками — даже не смог идентифицировать сошедшего с поезда по фотографии. Уборщица вспомнила, что в руках у него был дорожный кофр, но лица тоже не запомнила, хотя в общих чертах описала фигуру.

В сухом остатке информация выглядела так: на главном вокзале Магдебурга поезд, следовавший по маршруту Цюрих — Берлин, был принудительно остановлен неизвестным; с поезда сошел мужчина средних лет в форме майора вермахта, возвращавшийся, предположительно, из Цюриха после лечения: приятной наружности, крепкого телосложения, среднего роста, в руках — дорожный кофр; якобы в Магдебурге живет его мать. По фотографии опознан как Франс Хартман, досье — отдел IVС1 центрального аппарата гестапо.

—Всё, — отрезал Шольц, с трудом сдерживая раздражение, — потеряли. Теперь он в Берлине. В Берлине, Римельт!.. Значит, так: фото размножить и — во все районные отделения орпо. Патрулям — то же самое. Чтоб у каждого было перед носом! И где зольдбух отмечают, в военную комендатуру — тоже. Хотя документы он, конечно, сменил. Да и погоны скорее всего… Съемные квартиры, отели — всё перетряхнуть. Римельт, — тонкий палец Шольца твердо стукнул о край стола, — в ближайшие