Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 1 - Татьяна Юрьевна Степанова

звезду по-своему. Мужчине она показалась голубоватой точкой, мерцающей и пульсирующей на сером предутреннем небе, как тысячи, миллионы, миллиарды других звезд-светлячков. В ней вроде бы не было ничего необычного. Женщина, обладавшая более острым зрением, видела во мгле крохотный туманный серпик. Подобно обломку лезвия, он притягивал к себе ее взор, увеличивался в размерах, становясь при этом все тоньше, все острее…

— Утренняя Звезда. — Женщина сказала это таким тоном, словно сияющая звездочка была ее собственностью и она дарила ее своему спутнику.

Тот поспешно отвел глаза. Уперся взглядом в землю у себя под ногами, словно желал в тот миг видеть лишь носки своих щегольских кроссовок, испачканных глиной.

— Царь Содома. Повелитель Мух. — Хотя голос его был по-прежнему хриплым, он явно пытался иронизировать. Но получалось это плохо, фальшиво. Женщина знала: этому существу сейчас не до иронии!

— Можем начинать, — просто сказала она. — Вы не передумали?

— Нет.

Она чувствовала: ощущение нелепости, нереальности происходящего и страх снова парализовали его. А таким он ей не был нужен и не был нужен и… Она подняла умоляющий взгляд к звезде. ПОЖАЛУЙСТА, Я ПРОШУ. Страх — удел жертвы. Он не должен мешать жрецу в его жертвоприношении. Страх — дитя ночи, дух мрака. Страх — это ненависть и боль. А когда жрец приносит дар свой, ненавидя и страшась, его жертва становится не подарком, а оскорблением. Только любовь делает жертву угодной… Ведь ОН тоже ищет любви.

— Не надо бояться, — шепнула она. — Боль — это радость. В нашем с вами случае — это огромная телесная радость. Дайте руку.

Он протянул ей руку. Левую, от сердца. Они репетировали этот ритуал несколько раз подряд там, в ее доме. Он должен был повиноваться беспрекословно. И никакой одежды из синтетики — только натуральные хлопок, шерсть. Никаких металлических предметов. Перед походом на холм он выложил зажигалку, ключи, снял золотые часы, снял перстень и обручальное кольцо…

— Не нужно, не нужно так бояться, — в который уж раз шепнула она. — Закройте глаза. Лучше вам на это не смотреть.

Он крепко зажмурился: темнота, огненные шары, вращающиеся с бешеной скоростью, — огненное колесо. И НИКАКОЙ ЗВЕЗДЫ. Никакого Повелителя Мух…

Огненный шар неожиданно лопнул, отозвавшись острой болью в мозгу и левой руке. Боль жалила, точно змея. Он открыл глаза. Длинный глубокий порез перечеркнул его ладонь. Кровь текла обильно, наполняя горсть — ладонь была сложена ковшиком. Человек тупо смотрел на свою покалеченную руку. Черная кровь в ладони — как крохотное озерцо. Женщина стремительно нагнулась, подняла что-то с травы. Он увидел под своей ладонью плоскую миску из зеленого стекла. Она принесла ее с собой из дома.

Помня наставления, подчиняясь ритуалу, он повернул ладонь ребром. Кровь заструилась, затем закапала в миску. Ни одна капля не должна была упасть мимо: она предупредила об этом особо. Почему? Что за идиотские предосторожности?!

Он созерцал сочащуюся кровью рану, чувствуя, как к горлу волной подкатывают тошнота и отвращение. Вместе с ними в нем зрел протест. Что за балаган? Что я, взрослый, здоровый, культурный, умудренный жизнью человек, позволяю с собой делать? В какого шута меня тут превращают? И ради чего?! Страх, который терзал его и который он всеми силами пытался прогнать, исчез. Но легче от этого не стало. В глазах темнело от тошноты, отвращения и гнева. И в тот миг, когда чувства эти достигли в нем высшей точки, женщина быстро зажала его левую руку своей левой рукой и правой поднесла к его губам чашку с его же собственной кровью. — Пей, — приказ был точно удар хлыстом. Он коснулся губами холодного влажного стекла, вдохнул запах, поперхнулся, закашлялся и…

Женщина смотрела, как ее спутник согнулся в неудержимом приступе рвоты. Все было испорчено. Все. Еще одно наглядное доказательство того, что жертва, сопровождаемая отвращением, гадливостью; страхом, сомнениями, неугодна Ему.

Она смотрела на своего спутника, который теперь откашливался, прочищая горло. Несчастный кретин, жалкий театральный паяц, шут гороховый… Сейчас ему плохо, физически плохо, но в глубине души он дьявольски рад, что все это окончилось вот так. А пройдет пять минут, и он опомнится, будет жалеть и казнить себя за слабость. И просить, умолять сделать что-то еще, помочь…

Она выплеснула кровь на траву, вырвала клок осоки, протерла чашку. Достала из сумки, повешенной на куст, чистый бинт и пластырь. Пока она бинтовала своему спутнику руку, он старался не встречаться с ней взглядом. Она поняла и это: стыд и неловкость за свою слабость сменились сознанием того, что цель, ради которой они провели эту и многие другие ночи без сна, не достигнута. Она сама заглянула ему в глаза: ведь ты же не верил мне, так отчего же теперь жалеешь? И чего боишься? Как же это уживается в твоем сердце — неверие и одновременно страх перед тем, во что ты, как сам себя уверяешь, НЕ ВЕРИШЬ и не поверишь никогда?

— Какой же я дурак. — Он откашлялся. — Я не знаю, как это вышло. Я не хотел…

— Вы просто не были готовы.

Они смотрели на горизонт: утро вступало в свои права. Небо из темно-серого становилось зеленовато-прозрачным, как стоячая вода старого пруда. Звезды гасли, месяц бледнел. И та звезда тоже неудержимо угасала в свете нового дня.

— Теперь уже все испорчено… окончательно? — спросил он неуверенно. — И точно, мы — сущие мухи… Это ж надо так… Сущие мухи, а он повелитель мух…

Женщина не ответила. Эта его ирония снова фальшива и неуместна. Ничего, скоро от этой натужной иронии не останется и следа. Она сняла сумку с ветки, положила в нее чашу, еще какие-то предметы, поднятые с травы. Молча зашагала вниз по склону. Ее спутник плелся за ней, как побитый пес.

— Эту… гм… неудачу… ошибку мою глупейшую нельзя исправить? — спросил он после нескольких минут молчания.

Она снова не сочла нужным отвечать. Они спустились уже к самому подножию холма. За березовой рощей слышался шум — там лес пересекало шоссе, по которому проносились редкие по случаю раннего утра машины. Направо через кусты уходило несколько хорошо утоптанных тропинок. Их протоптали местные дачники к речке Сойке.

Они все так же молча шли по тропе, миновали ельник и вышли на узкую бетонку, перегороженную шлагбаумом. И тут человек не выдержал. Он догнал женщину, схватил ее за руку, развернул к себе.

— Да не молчите же вы, скажите мне что-нибудь, ну ругайте меня… Я понимаю, я все испортил и… Но я верю, я глубоко верю, я хочу верить! Я не могу все это вот