Крик в темноте - Оливия Нортвуд

плачущие, сынок. – Святой отец похлопал его по плечу и вздохнул. – За все время, что я проповедую в этих стенах, я видел столько горя и страданий, что иногда становится не по себе. Людям, просящим об упокое потерянной души, я пытаюсь его дать. Молитвами, нужными словами, исповедями. Но тебе, я вижу, нужно совсем другое.

– И что вы видите?

– Твое сердце пылает. Я удивлен, как ты до сих пор не сгорел. От ненависти. Она ведь сжигает тебя заживо.

– Я все думаю о смерти. – Неловким движением он подцепил цепочку, на которой висел армейский жетон. Прижатый к коже наголо, он, казалось, раскалился добела. – Почему там капеллан благословлял меня на убийство? А теперь, когда мне действительно хочется убивать… Мне никогда не получить благословения. Только не говорите, что пути господни неисповедимы. Иначе я сразу уйду.

– Я и не собирался, сынок. Ты сам все знаешь. В мести нет успокоения. Ты просто найди ее. Найди. Я уверен, это тебе под силу.

Глава 15

Джеймс тонул. С тех пор, как он поднялся на борт тяжелого двухвинтового вертолета, и тот оторвался от каменистой, выжженной солнцем земли, а запах военного лагеря «Чарли» оказался под ним, Джеймс тонул. Он, одетый в военную форму с обвесом, в каске и бронежилете, медленно погружался под воду и не чувствовал дна. Джеймс пытался вернуться к жизни, надеялся наконец выплыть, но ничего не выходило, он наблюдал за миром через зеленоватую толщу воды. Лица любимых людей расплывались, их голоса звучали приглушенно, до него часто не доходил смысл произнесенных ими слов. Сразу после возвращения он приехал в Северную Дакоту, к матери. По утрам Джеймс натягивал на лицо маску, улыбался так, что к концу дня от напряжения болели челюсти, он рассказывал матери истории – исключительно веселые происшествия из лагеря, умалчивая о том, через что ему пришлось пройти, чтобы вернуться домой, чтобы ее сердце не развалилось на части, едва успевшее смириться со смертью мужа. Он знал, что мама на его стороне, что бы ни произошло, она постоянно говорила Джеймсу об этом, когда он был ребенком и уже когда стал мужчиной. Иногда во время разговора он подолгу смотрел ей в глаза, ее смех и голос таял, растворялся в воде, не долетая до его ушей, он смотрел на нее, уголки губ медленно ползли вниз, до того уровня, куда он позволял им, чтобы не выдать матери себя самого, чтобы она не поняла, что он чувствует на самом деле. Человек, покинувший этот дом несколько лет назад, не вернулся. Вернулся кто-то другой, кого Джеймс и сам не знал. Он смотрел ей в глаза и собирался признаться. Джеймс даже открывал рот и говорил тихое: «мама…», но обычно на этом все и заканчивалось. Он держал все под контролем, в том числе и собственное подсознание, которое теперь реагировало на внешние и внутренние раздражители, – психиатр в военном госпитале в Вашингтоне ДиСи, где он проходил реабилитацию, поставил ему вполне однозначный диагноз: посттравматическое стрессовое расстройство. Он не мог рассказать ей, кем стал, потому что боялся найти разочарование в ее глазах. Джеймс никогда не раздевался при матери, даже когда они поехали на озеро, он полез в воду в футболке с длинными рукавами, не хотел, чтобы она видела шрамы на его коже, чтобы увидела, во что он превратил свое тело и жизнь, которую она дала ему, мучаясь в родах.

Город, с легкомысленностью отпустивший его на войну, не хотел принимать назад. Он исторгал его. В местных барах он был чужаком. Его жертвы и подвиги впечатлили бы загрубевших пропитых реднеков[10] с пивным животом, но он не хотел рассказывать, иначе рисковал превратиться в одного из них. Люди его возраста приравнивали военных к серийным убийцам, их настроение мгновенно менялось, когда он говорил, что недавно вернулся с Ближнего Востока. Работа, на которую он мог рассчитывать, была паршивой и низкооплачиваемой. Он поработал барменом, помощником шерифа, продавцом в оружейном магазине, но нигде так и не прижился. Снял квартиру и съехался с девушкой, но их шаткие отношения, построенные на сексе и взаимных претензиях, быстро дали трещину и почти сразу развалились. Она упрекала его за то, что он не мог в себе изменить: за беспричинное уныние, за вспышки агрессии, за холодность, за то, что кроме секса он ничего не хотел и не мог ей дать. Он ее – за приставучесть, за пустую болтовню и необоснованную ревность. В его смены в баре возле стойки всегда вились хорошенькие провинциальные дурочки, заприметившие, что вернувшийся с войны Джеймс Нортвуд, которого они, так или иначе, знали, теперь «раздавшийся в плечах красавчик с темным, притягательным взглядом». Они надевали майки с глубокими вырезами и короткие юбки. Девушка ревновала, потому что сама была такой, пока не затащила его в кабинку туалета после закрытия.

Когда они расстались, Джеймс уже почти решил, что самым верным решением будет вернуться на Ближний Восток. Но бывший сослуживец, Питт Кросман, предложил ему работу в департаменте полиции Сиэтла. Джеймс был самым взрослым из офицеров отдела по борьбе с сексуальными преступлениями. Поначалу его работа состояла из патрулирования улиц, мелких столкновений с наркоманами, торгующими телом за дозу, отловом проституток и сутенеров. Он выполнял работу строго по уставу, всегда прислушивался к лейтенанту и готовился, чтобы сдать экзамены на детектива, но он все же продолжал тонуть. Затем, когда Джеймс Нортвуд получил звание детектива и его стали подпускать к расследованиям, с ним случилась Мэдди. Он любил ее, хотя долго не мог себе в этом признаться. Любил и в ее спасении находил свое собственное – сквозь воду, откуда-то сверху, его коснулся свет. Она была его светом, и Джеймсу было наплевать на смешки и издевки от коллег, от тех, кто знал о прошлом Мэдди. До тех пор, пока он не сцепился со своим напарником Джорданом Россом. До Мэдди Джеймс никогда не задумывался о семье, но с ней ему хотелось чего-то большего. К ней, обманутой девчонке, которую эксплуатировали как секс-работницу, у него были серьезные намерения. Джеймс хорошо помнил день, когда решил, что женится на ней. Расследование Сент-Джозефа было в самом разгаре. Ему ежедневно приходилось сталкиваться со смертью, но, когда он, измученный и лишенный способности чувствовать, возвращался домой, его ждала она. Мэдди. Ее медовые поцелуи с порога, теплая кожа, хранящая южный загар на плечах, и запах дома от ее одежды возвращали его к жизни каждый раз, когда он в этом