Маска Лафатера - Йенс Шпаршу

И хотя в сказанном нет ни капли лжи, ему этого кажется мало. В конце концов ему приходит в голову реплика куда более оригинальная, самое что ни на есть безупречное объяснение обсуждаемого феномена, о котором он и сам раньше слышал, причем слышал разное:

— Думаю, у них это связано еще и со свободным оборотом огнестрельного оружия.

В основном он говорит «у них» или «в Штатах», но ни разу — «в Америке».

— Как так? — недоумевает она.

— Да ведь никогда не знаешь — может, твой собеседник в следующую секунду достанет пушку. Вот так. Вежливость — исключительно мера предосторожности.

— Думаю, я не смогла бы там жить, — говорит она и прижимается к нему в поисках защиты.

— Ко всему привыкаешь… — отважно заявляет он.

Затем, чтобы не возникла долгая пауза, быстренько рассказывает что-нибудь другое, например, финальную сцену своего любимого вестерна, оригинальную версию которого он смотрел однажды поздним вечером по телевизору. Беспорядочная перестрелка двоих в пыльном каньоне. Наконец один подстрелен, он опускается на колени, потом и вовсе падает наземь. Другой осторожно выходит из укрытия, приближается. Раненый тщится что-то сказать, но ему удается лишь захрипеть. Противник продувает дуло револьвера, убирает оружие и произносит только одно: «See you later!»[20]Он срывает с себя звезду шерифа и бросает ее в песок. Затем садится на коня и медленно скачет прочь. Солнце заходит, скрываясь за огромными кактусами.

Никогда в жизни ему прежде не приходилось слышать от мужчины столь бесхитростного признания в собственной набожности — «See you later». Он под таким впечатлением от собственного рассказа, что еще долго молчит, а она предпочитает не нарушать молчания.

Как ни странно, самые щекотливые, напряженные ситуации этой ночи возникают лишь в ее бессловесные и бессветные часы. Молчаливые знаки, прикосновения под одеялом, ответ на которые ему не сразу удается найти. Сумбурные игры пальцев и ног, сложные правила которых он не в силах постичь. Чуждые, необычные сигналы из теплых недр постели…

Невымолвленное, но и отнюдь не безрадостное «Это же вовсе не ты! Я тебя совсем не узнаю!» висит в воздухе, словно тела их, в отличие от забывчивой головы, все это время хранили точную, абсолютную память друг о друге. Язык тел…

Между одеялом и простыней существует нечто куда более важное, чем может вообразить вся наша премудрость, думает он.

Женщина по-прежнему молчит. Лишь под конец раздается растерянное «Уфф!», вероятно, как дань его индейским россказням.

У него нет слов.

Он в точности не уверен — возможно, она ему все-таки немного подыграла. Но имеет ли это значение?

Когда, утихнув, он вновь благонравно возлежит рядом с ней, его осеняет: Господи, Лафатер не так уж неправ! Немой язык тел — он красноречивее, чем тысяча слов!

Мысль, которая так и просится на бумагу!

Он щелкает выключателем. Она садится на кровати. Когда видит его пишущим, покорно зарывается обратно в подушку. К такому его поведению она, очевидно, привыкла.

* * *

— С добрым утром.

— С добрым утром.

Это словно некий ободряющий пароль, который мужчины, заходя в столовую отеля, называют друг другу. Они кладут массивные брелки для ключей от комнат, разумеется, вместе с самими ключами, на «свежевыбритые» столы.

Утренние люди, на цыпочках обтанцовывая друг друга, наполняют свои тарелки возле буфета — а потом сидят, каждый сам по себе, поглощая яйца и газетные новости. Лица их, голые и розоватые, все еще несут отпечаток борьбы со сном, и на них читается неуверенность, какую физиономию следует скроить для этого предстоящего им дня. В таком вот полузабытьи они все и пребывали.

Из-за своего погружения в ванну я немного припозднился. Пришлось к кому-нибудь подсаживаться. К японцу.

— С добрым утром, — буркнул также и я. Японец радостно мне закивал. Задумчиво улыбаясь, продолжал он перелопачивать ложкой свой мюсли. Наверное, размышлял: «Что такое „утро“? Что будет „утром“?»

Кто же это знает, мой друг из далекой Японии, кто знает?