Детектив Киёси Митараи - Содзи Симада

Я растворил окно, протиснулся мимо колонки и вышел на балкон. И тут увидел Леону, одну, стоящую без зонта на противоположной стороне улицы.

Она стояла прямо под уличным фонарем. Освещаемые холодным светом ртутной лампы капли дождя выглядели некой белой пылью, осыпавшей одну лишь Леону. В лучах голубовато-белого света они плясали на ветру. Но промокшие волосы актрисы не шевелились. С места, где я стоял, было отчетливо видно, как намокают под дождем ее дорогой льняной пиджак и свободные темно-синие брюки.

И даже видя это, я, как ни странно, не верил, что все происходит в действительности. Фигура Леоны выглядела настолько утонченно, что, казалось, я смотрю какой-то фильм. Просматривая женские иллюстрированные журналы, можно было заметить, что в последнее время молодые японки подражают прическам и одежде Леоны, и никто не поверил бы, что эта похожая на Леону Мацудзаки, девушка, которая стоит на тротуаре в Басядо, только что приехала из Голливуда. Она, покорившая весь мир, отбросила гордость и продолжала стоять под дождем ради совершенно неизвестного по сравнению с ней Митараи… Сердце сжималось от этой картины.

Я вернулся в комнату и сказал Митараи, что она там стоит и мокнет.

Мой друг никак не прореагировал и продолжал сидеть как статуя. Леона приехала в самое неудачное время, которое только можно было себе представить.

Поскольку Митараи не отвечал, я снова вернулся на балкон и, стоя на пороге между комнатой и балконом, по очереди смотрел на промокшую под дождем Леону и сидящего на диване Митараи. Понимая, что ничего не поделаешь, я пошел в свою комнату, взял стул и принес его на балкон, решив, что с него буду хотя бы следить, чтобы Леоне не грозила какая-нибудь опасность.

Пока я сидел на стуле, опершись локтями на перила балкона и чувствуя на руках холодные дождевые капли, Леона так и стояла под тем же холодным дождем, промокшая насквозь. Так прошел час.

Под светом фонаря Леона стояла не шелохнувшись, как кукла. Стало совсем поздно, и прохожих было мало, что и к лучшему, иначе она привлекла бы к себе внимание.

Прошел еще час. Редкие прохожие, все без исключения, оборачивались на Леону. Водители при ее виде тоже притормаживали и пытались разглядеть, в чем дело. Я волновался, чтобы к ней не подошел какой-нибудь пьяница. Так миновал и еще один час.

Я вернулся в комнату и встал перед все так же сидящим на диване Митараи. Не зная, с каких слов начать, я просто стоял, размышляя. Излишне говорить, что меня злила холодность Митараи. Думая, что ему сказать, я понимал, что избежать осуждения его бездушного поведения не получится. Я уже было открыл рот, чтобы произнести первое, что придет в голову, когда мой взгляд упал на сверток у входа. Подумав, что начать разговор будет не поздно и после того, как я узнаю, что там внутри, я подошел к свертку и присел на корточки.

Аккуратно развязав шикарную ленту явно неяпонского происхождения и аккуратно, чтобы не порвать, развернув оливково-зеленую бумагу, я обнаружил большой черный ящик, бархатистый на ощупь. На верху ящика была щель. Я подцепил ее ногтями и потянул. Передняя стенка ящика откинулась, и появилась фигурка Пьеро, стоящего на руках посреди карусели.

Это была роскошная композиция из фарфора и металла. Осторожно попробовав ее приподнять, я понял, что она очень тяжелая. Раньше мне не доводилось видеть таких прекрасных и дорогих игрушек.

Предположив, что обычно игрушки такого рода бывают подвижны, я поискал и обнаружил за зеркальным туннелем, через который бежали деревянные лошадки, маленький ключик.

Немного повернув его и сдвинув торчавший рядом с ним рычажок, я услышал неожиданно тихую мелодию, как из музыкальной шкатулки. Деревянные лошадки стали плавно вращаться, поднимаясь и опускаясь. Они выстроились в два круга, один внутри другого, и вращались в противоположных направлениях.

Пьеро, делавший стойку на руках на параллельных брусьях в центре круга, стал медленно опускать ноги и наконец коснулся ими земли. Потом он снова начал делать стойку на руках.

Но больше всего меня удивила мелодия. Мне сразу показалось, что я где-то ее слышал, но названия вспомнить не смог. А был это «Airegin» [286].

Три месяца назад Леона спросила меня, какая музыка нравится нам с Митараи. Мой друг любил джаз, и я, помнится, назвал тогда Леоне «Airegin».

Эта мелодия была не так уж популярна. И вряд ли в Америке повсюду продавались музыкальные шкатулки с «Airegin». Оставалось предположить, что Леона специально заказала эту шкатулку, чтобы доставить нам удовольствие. Трудно представить, чтобы такие большие и сложные шкатулки выпускались в массовом порядке. Значит, это не был расхожий голливудский сувенир, купленный второпях перед отъездом, чтобы подарить Митараи за согласие приняться за работу.

Я встал и вернулся к моему другу. Шкатулка продолжала играть на полу.

— Прекрасно знаю, что ты хочешь сказать, Исиока, — первым через силу заговорил Митараи.

— Да уж наверняка, — сказал я. — Ты всегда заранее знаешь, что я собираюсь сказать. Моя голова не сравнится с твоей. А мои умственные способности еще и снижаются, признаю это. Но я не так бездушен, как ты. Ты что, ничего не почувствовал, услышав эту мелодию?

— Почувствовал. Раздражающая музыка. Как детская погремушка.

— Она прилетела в такую даль из Америки, потому что рассчитывает только на тебя. И сейчас, отбросив гордость, мокнет под дождем снаружи. У тебя душа не болит?

Митараи встал, пошатываясь. Я думал, он пойдет на балкон, но мой друг направился к своей комнате. Я был потрясен и схватил его за руку.

— Ты что, не собираешься заниматься этим расследованием?

— Давай представим, что ты профессор университета, — сказал Митараи, — и идешь в университет читать лекцию по физике. Тебе надо пройти три перехода со светофорами, и на каждом переходе стоит слепой. Если каждому из троих дать руку и помочь перейти, то опоздаешь на лекцию. Что ты сделаешь?

— Вот что ты хочешь сказать… — начал я не торопясь, но Митараи с раздражением перебил:

— Да, это и хочу сказать. Лекцию по физике может прочитать только этот профессор. А помочь слепому может любой хоть немного вежливый человек.

— То есть, услыхав ее рассказ…

— Я ничего не слушал!

— Ты считаешь, что раскрыть это дело — все равно что перевести слепого через улицу?

— Не знаю пока, но если это сделал человек, то когда-нибудь все будет раскрыто. Хочу, чтобы ты понял. Мне не надо объяснять, что помогать слепым переходить через улицу — правильно. Я это и сам знаю. Но если на сотне переходов будет стоять сто слепых, так и весь день пройдет.