Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 2 - Татьяна Юрьевна Степанова

Катя поняла это… Она вдруг ощутила безмерную печаль именно потому, что они раскрыли это дело. И произошло это вот так.

Но Страшилин в тот момент испытывал совсем другие чувства.

– Номенклатура, – процедил он уже во дворе кардиоцентра, закусывая в зубах вожделенную сигарету, – старая номенклатура в огне не горит и в воде не тонет. Но смерти боится. Единственное, чего она реально боится, – это умереть. Административный опыт работы ее востребовали в церковной структуре – это после административного отдела ЦК КПСС – нет, вы слышали, Катя? Приспособляемость феноменальная у номенклатуры. И даже если один государственный строй рушится, все, как стая галок, перелетают на новые позиции и занимают места. И при этом – худший вид фарисейства. Она, Евсевия, верит тому, что поступала правильно. И я допускаю, что она действительно все случившееся пропускала через себя, переживала. Отсюда и сердце никудышнее у старухи. Но это же… это же такое фарисейство!

– Старая и больная, как они все, – сказала Катя. – И не надо злиться, Андрей Аркадьевич. Не на кого тут уже злиться… Она назвала нам имя убийцы, но… Мы поедем к Горлову в санаторий?

– Ее слова против его. Тут вариант только один – ее слова против его, – повторил Страшилин. – Вот такая ситуация у нас в самом конце. При этом все показания – и свидетельницы-соседки, и водителя – как раз против игуменьи. Даже если все эти старые номеклатурщики из ее записной книжки, бывшие партбоссы подтвердят, то… Все это лишь слова. У нас фактов нет против Горлова. Соседка Балашова видела его на участке Уфимцева, это плюс, но произошло это в начале шестого вечера. Когда тело нашли в полдень на следующий день, эксперт о времени наступления смерти нам сказал очень расплывчато – от двадцати до шестнадцати часов. Горлов его мог убить в шесть, и она, игуменья, в девять тоже могла его прикончить, согласно материалам судмедэкспертизы.

– Значит, вы не верите игуменье Евсевии? – спросила Катя. – Ваше правило не верить ни свидетелям, ни подозреваемым. Значит, вы…

– Старухе я верю, и знаете, почему?

– Почему? – Катя совсем потерялась.

– Она сказала, что включила телевизор там, в доме, когда увидела труп. И это правда, потому что звук его слышали оба свидетеля. И такое придумать, чтобы соврать, просто невозможно. Такую несуразную нелепость. Это правда, она не лжет. Она в панике сделала то единственное, что, как ей показалось, надо сделать, чтобы шофер, который ждал на улице, если его спросят в полиции, сказал – да, мол, в доме включили телевизор. Значит, тот, кто там жил, после ухода игуменьи остался цел-невредим.

– Но я читала протокол допроса водителя Коваля. Он ничего такого не сказал нам.

– И этот факт лишь в плюс – между ними нет предварительного сговора, – Страшилин достал из кармана записную книжку игуменьи. – Опросим всех отмеченных старых номеклатурщиков насчет прозвища «Матушка». А потом под звуки фанфар – в санаторий к «Матушке» на поклон.

Катя смотрела на больничные окна кардиоцентра.

– Вы думаете, Горлов признается в убийстве? – спросила она.

Страшилин швырнул окурок и наступил на него каблуком.

Глава 48

Мотив

Катя готовила себя если не к сражению, то к сильному противодействию, противостоянию – в самом конце этого дела.

Но, видно, суждено ей ошибаться каждый раз снова и снова. Противостояния не вышло.

Сначала она просто ждала в управлении уголовного розыска в главке на Никитском, куда они со Страшилиным приехали после допроса игуменьи Евсевии. Страшилин поручил немедленно проверить список свидетелей – сначала просто по телефону в виде оперативной информации, оставляя все допросы, как всегда, на потом.

Сыщики обзванивали фигурантов из записной книжки Евсевии – всего таких оказалось одиннадцать.

Выяснилось, что двое уже убыли с миром на Кунцевское кладбище, третьего похоронили с почестями на Новодевичьем. Еще двое уже не помнили своих собственных имен, страдая на пороге девяностолетия болезнью Альцгеймера. Но зато остальные «номенклатурщики», «протезно-костыльные войска» из числа как бывших работников бывшего аппарата ЦК, так и назначенцев, некогда проходивших всю эту партийную проверку, как верблюды сквозь игольное ушко, отвечали подробно и обстоятельно, охотно и многословно, ударяясь в воспоминания.

О да, «Батюшка» и «Матушка», звали их так. Уфимцев – он подписывал, называлось «сходить к Батюшке на поклон». Но он ничего не подписывал без негласного заключения «Матушки» – Аристарха Горлова. Почему его звали «Матушка»? А так, ради хохмы… Хотя хохма порой заканчивалась одним расстройством. Уж так повелось – «Батюшка» и «Матушка». Начальник отдела административных органов ЦК в ранге министра и его референт советник-всезнайка, которого опасались, как серого кардинала. К «Матушке» Горлову на поклон не ходили, ходили «показываться» – он беседовал с каждым кандидатом и определял, годен тот занять вакансию в МИДе, или в Генеральной прокуратуре, или даже в КГБ, о! И такое тоже случалось.

А потом в восемьдесят девятом «Матушка» Горлов лишился своего влияния и поста. Уволили его, то есть выгнали… И слухов, слухов об этом ходило в кулуарах уйма. Хотя кому сейчас, спустя столько лет, нужны эти слухи и сплетни?

Старики-номенклатурщики, когда их расспрашивали оперативники, лишь удивлялись. Но вспоминать начинали с великой охотой. Та часть их жизни, что ушла безвозвратно, снова воскресала в их подробных комментариях.

Катя слушала все записи этих телефонных разговоров. Итак, насчет «Матушки» – прозвища Горлова, вопрос прояснился.

– «Торговец рыбой», тот старичок в Кремлевской больнице, просто все перепутал, – сказала она Страшилину, когда они поехали в «Маяк» в санаторий. – Так уж, видно, сложилось у него в голове. Одно наслоилось на другое. Он вспомнил два факта. Вспомнил про прозвище «Батюшка» и про то, что «Батюшка» имел любовницу. Он все перепутал и объединил одно с другим в силу своей старости и недуга. Если бы сразу сказал нам про Горлова, то…

– Не получается все быстро и сразу, Катя, – ответил Страшилин.

– Я теперь после рассказов стариков из списка лучше понимаю, почему Уфимцев перед смертью написал не имя Горлова, а его прозвище. Видимо, там тогда так было у них принято называть друг друга за глаза. Они даже сейчас в телефонных разговорах через столько лет предпочитают называть не фамилии, а цековские прозвища. Своеобразный замкнутый круг своих, и только своих. Своеобразная, годами отрепетированная манера внутреннего кулуарного общения. Это въелось в их плоть и кровь, в их старческую память. Уфимцев – не исключение. Поэтому он написал «матушка», возможно, в самый последний момент перед смертью ему показалось, что именно так его убийцу быстрее найдут. Но он ошибся.