Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 2 - Татьяна Юрьевна Степанова

– Не буду отрицать, я приехала к Илье в тот вечер.

– Вы посещали его и до этого дважды. Для чего?

– Я возглавила монастырь, а он недалеко от «Маяка». Я знала, я всегда знала, что у Ильи там дача. Я не хотела сначала встречаться с ним, поверьте.

– Из-за той давней истории в ЦК? – спросил Страшилин.

Евсевия опустила глаза.

– Вы и об этом слышали.

– Вы работали у него в должности секретаря-референта и считались его правой рукой и главным советником.

– Нет, я…

– И его любовницей, – сказал Страшилин. – А потом ваша связь получила огласку, и начался скандал. И Уфимцев решил от вас быстро избавиться. Он предал вас, ведь так? Он уволил вас. Вы потеряли такую должность – в отделе ЦК! По тем временам целый мир рухнул для вас – все привычное, все блага и привилегии, вы всего разом лишились. И ваш муж узнал правду. Он ведь застрелился… Не ваша ли измена с Уфимцевым и скандал на работе тому причиной, а?

– Я любила своего мужа! Он был намного старше, я… я ужасно согрешила, потому что он не мог мне уже дать того, что муж дает своей жене в браке, и я… мы с Ильей… ох, какой же грех. Я дни и ночи на коленях стояла, вымаливая у Бога себе прощения за тот плотский грех!

– Уфимцев вас предал и выгнал, спасая себя. Вы ненавидели его, поэтому и убили…

– Я не убивала! – воскликнула Евсевия. – Когда я приехала к нему и вошла в дом, он был уже мертв! Лежал там, на полу, в крови.

В палате наступила тишина. Страшилин и вида не показал – склонился к протоколу и записал свой вопрос и ответ Евсевии.

– Я приехала к нему в тот вечер, я не отрицаю, мне надо было с ним поговорить, и я… я завернула на «Маяк» по пути из Москвы в монастырь. У него дома горел свет, и я знала, он всегда дома – он не уезжает с дачи осенью и зимой на свою московскую квартиру. И калитку он не запирает… Но в этот раз там и дверь была открыта входная, лишь притворена. Я вошла, окликнула его: «Илья, ты дома?» Он мне не ответил, и я решила, что он наверху, на втором этаже…

«Точь-в-точь как Глазова тогда говорила, – подумала Катя. – Если старик не отвечает, то первая мысль – нейтральная: он на втором этаже, не слышит. А вот следующая мысль уже о…»

– И тут я увидела его на полу в луже крови, – Евсевия поднесла руку к глазам, – Господь мой милостивый… я сразу поняла – самое худшее произошло. То, чего я так боялась… И я сама испугалась. Я испугалась, что подумают на меня, обвинят меня. Как я оправдаюсь, что оказалась вечером в его доме… Узнают о нашем прошлом, все раскопают… А я монахиня, я настоятельница, за мной монастырь, его честь, его доброе имя. И я решила, что надо спасаться. Я была в панике. Я хотела сделать так, чтобы мой водитель решил, что Уфимцев жив, когда я его покидаю. И я включила телевизор громко.

– Вы включили телевизор?! – Страшилин даже снял очки, словно это они мешали ему слушать и понимать. – В тот момент в доме рядом с трупом вы включили телевизор? Зачем?

– Я не знала, что делать. Решила – мой шофер подумает – раз смотрит телевизор, значит, все в порядке. Значит, живой-здоровый. – Евсевия покачала головой. – В доме пахло горелым, чадил камин. Надо было вызвать полицию… Но я решила просто уйти, сбежать из этого дома. Там, на полу, я увидела… он успел написать одно слово… И оно все расставило по своим местам.

– Уфимцев, умирая, пытался написать слово «матушка», – сказал Страшилин. – Он указывал на вас, мать настоятельница. И не сан ваш духовный он имел в виду. Нет. Он имел в виду ваше прежнее прозвище в административном отделе ЦК, где вы на должности референта выполняли роль его тайного советника. Без ваших советов он, которого в ЦК за глаза звали «Батюшкой», не давал одобрения на назначения кандидатов на высокие государственные посты. Он вас слушался, вы имели на него неограниченное влияние, как любовница. И это вас в отделе ЦК прозвали за глаза «Матушкой».

– Вы ошибаетесь. Так звали не меня.

– Так звали вас.

– Нет, – игуменья Евсевия покачала головой. – Это сейчас в монастыре и в миру называют меня «матушка». А в те времена… в те времена, когда мы работали в ЦК, «Матушкой» звали не меня.

– А кого? – не выдержала Катя.

Она уже не могла больше выносить этот изматывающий допрос, она жаждала правды!

– Такое прозвище носил референт Уфимцева. Он, именно он и был его постоянным советником. Он собирал всю информацию о кандидатах. Он все и всех знал. И он никогда не ошибался. Поэтому Илья слушался его и делал так, как они решали вместе, вдвоем. И хотя мы любили друг друга, я никогда не имела на Илью в служебных делах такого влияния, как он – референт и советчик.

– Кто? – спросил Страшилин.

– Горлов.

– Горлов??

– Он самый… Аристарх, – Евсевия покачала головой, – «Матушка»…

– Я вам не верю, – Страшилин встал со стула.

– Я говорю чистую правду. – Игуменья Евсевия, нет, Алла Никульшина наклонилась к столику и достала из нижнего ящика черную дамскую сумку, порылась в ней и протянула Кате, не Страшилину, старую записную книжку. – Тут много телефонов, красным фломастером помечены все мои прежние мирские контакты… Связи, пошлое слово, не к лицу сейчас говорить о связях, – но здесь все наши, прежние, кто еще жив, кто работал. Порой звонят мне, просят похлопотать. Звоните, спросите их – они вам ответят, кого в административном отделе звали «Матушка».

– Но Горлов же не там работал, – воскликнула Катя, забирая книжку. – Он назвал совсем другой отдел и…

Она взглянула на игуменью Евсевию.

– Что же это, он солгал нам?

– Мы с ним не встречались сто лет, – тихо произнесла Евсевия. – С тех самых пор, с восемьдесят девятого года, когда он написал свой низкий донос. Вы, конечно, многое узнали, господин следователь, хвала вашему рвению. Но вы узнали не все. И не точно. Правда-то, она на поверхности. Аристарх много лет работал у Ильи советником, референтом. У него дар такой – собирать информацию на всех. И делать выводы. В кадровой работе с большими государственными постами это очень полезно в плане первичных консультаций. Но Аристарх, в отличие от Ильи Уфимцева, никогда не имел