Современный российский детектив-2. Компиляция. Книги 1-23 - Андрей Владимирович Поповский

Он склонился к дощечке, отгораживаясь от фигуры беса локтем и делая вид, что пишет. Карандаш в его пальцах дрогнул, несколькими пунктами выше он увидел руку, которой не забудет до конца дней своих, ибо ею были украшены все стены, двери, оконные проемы и даже постельное белье одиночной палаты второго этажа мужского отделения для спокойных и полуспокойных больных. Он забыл впопыхах, что здесь был племянник чрезвычайного посла Италии.

Грених пробежался взглядом по головам в поисках шлема – Черрути сидел справа, на четыре ряда впереди от Риты. Одет он был в мягкие кожаные доспехи и шлем конкистадора, маска перекрывала лицо крест-накрест и была выкрашена столь ловко, будто и вправду сделана из проржавевшей стали. Такие надевали заключенным во времена инквизиции. На запястьях у него звенели такие же проржавелые, как и маска, наручники-браслеты в дюйм шириной с обрубками цепей. До чего он осмелел, однако. Едва перестал бояться выходить на улицу, уже успел вступить в ряды весьма сомнительной организации, да еще и облачился наполовину разбойником, наполовину заключенным. По-русски он не говорил, но немного понимал, достаточно, чтобы осознать добрую долю произнесенного здесь абсурда и принять в нем участие.

Он написал одно слово кириллицей, непонятное, но при пристальном рассмотрении Грених разобрал слово «стихи», доказывающее, что он понимает суть происходящего. Стихи! Смотри, каким романтиком заделался!

Следом шла еще одна любопытная запись: «Надеть белые одежды, взять лук и стрелы, взобраться на самую высокую крышу Москвы и просидеть от рассвета до заката, постреливая в прохожих».

Остальные выдумки были не столь безобидными.

Рита, имеющая патологическую склонность к суициду, предложила разыграть самоубийство.

Еще один участник заявил, что намерен сам заявиться в еще действующий и живущий на жертвенные деньги храм Христа Спасителя на воскресную службу в таком же костюме беса, какой был на служителе театра, – этот, видно, был воинствующим безбожником. Другой пожелал не разговаривать неделю назло коллегам, третий – пройтись по городу голышом. Исписать красками Красную площадь за ночь, забраться за вольер к хищнику в зоопарке, устроить драку в зале Московского художественного академического театра и прочие мелкие пакости.

Последнее, впрочем, принадлежало еще одному пациенту Грениха – артисту этого самого театра, недавно он был исключен из труппы за нервные припадки. А теперь, наверное, желал отомстить своим коллегам. Интересно, за какой же маской прячется бывший артист? Кто он? Пьеро? Или Моретта с этой черной круглой маской во все лицо. Или, может, Раджа? Чалма у индийского принца была весьма внушительная.

Грених вернул листок бесу, ничего, разумеется, не написав.

Под общее молчание один из актеров в красном трико развернул листок, поднялся на сцену и, отчаянно бася, огласил список. Следом демонстративно передал его за ширму. На какое-то время воцарилась торжественная тишина, нарушаемая по-прежнему лишь звуками флейт, скрипок и виолончелей из балета «Щелкунчик», нет-нет встревали колокольчик, тарелка и челеста. Таинственный председатель общества «Маскарад» вдохнул и долго пристально смотрел в зал. Потом сделал какой-то нетерпеливый жест, и бес запустил граммофон; уходить не спешил, разлегся прямо на сцене, ожидая новых инструкций.

– Что ж! – выдала труба. – Приступим! Есть ли среди вас добровольцы?

Грених бросил взгляд на Риту, посмотрел и на Черрути, оба не решались.

Зашевелилась тень слева, бесшумно шаркнула в проходе, поднялась на сцену: Паж в камзоле, потертом и выцветшем, некогда малинового цвета, видно, взятом в прокатной лавке. Огромный берет упал на глаза и покрыл пол-лица и малиновую полумаску. Зеленая ветка придавала его виду печальной комичности. Грених усиленно вспоминал, кто бы это мог быть, кому принадлежали эта неуверенная косолапая походка, округлость спины, подбородок, вжатый в белый в мелкую складку воротник-блюдо. Петя? Нет, Петя плотнее и выше…

– Выбирай, Маска, из стеклянного сосуда бочонок с номером, а следом повернись лицом к ширме, – неожиданно мягко, по-женски велел голос из граммофона. Бесу приходилось то и дело поднимать и опускать иголку. – Для всех вы – маска, но мне известно ваше истинное имя, равно как и профессору Месмеру. Он знает вас даже больше, чем я. И вы вскоре в этом убедитесь…

– Ваш номер – восемь, – торжественно объявил бес, взяв у Пажа бочонок. Некоторое время он стоял на сцене, но света недоставало, чтобы разглядеть профиль, потом бес отбросил темную занавеску и толкнул его за ширму. Паж тотчас превратился в черный силуэт на экране.

– Для чистоты эксперимента порядковые номера изменены, – с небольшим опозданием сообщил граммофон вздрогнувшему было юноше, Грених никак не мог вспомнить, где его видел. – Потому как ничто не должно мешать работе вашей фантазии. Так что не трудитесь припоминать, какой фант значился под этим номером. Расслабьтесь и не думайте ни о чем. Профессор и я внушим вам ваше задание. Вы выполните его, не успев понять, что произошло… Сможете это – сможете все! Не страшно?

Паж затрепетал, замотав головой.

Шляпа оглянулся на граммофон, который опять заскрипел из-за сошедшей иглы. Бес перевернул пластинку и запустил аппарат вновь.

– Прочь страх, герой! – загромыхало со сцены. – Вы обретете свободу! Я хочу, чтобы вы почувствовали это на вкус, на зубок, как я однажды, – пряное удовольствие вседозволенности безумца, героя, пошедшего против общества лизоблюдов. Ибо нет страшнее человека, с холодным расчетливым сердцем совершающего… то, что значится под вытянутым номером.

Бред какой! И как они озвучат это, если вся речь ведущего была граммофонной записью? Константин Федорович не дышал, надеясь услышать хоть одну-единственную фразу, произнесенную вживую этим паяцем. Бедолага Паж, которого держали за ширмой, трясся от волнения. Кто же это? Не тот ли мальчишка с навязчивой идеей протирать формалином все предметы, которыми пользуется? В зале стойко пахло светильным газом и формалином. Газом сильно несло от настенных рожков. Откуда взяться формалину? Не иначе в зале Соловьев! Мать приводила его к Грениху в прошлом году, когда только объявили о наборе пациентов в институт Сербского. Константин Федорович провел несколько сеансов, но потом пациент перестал посещать его.

Добровольца усадили в кресло напротив неподвижной, как манекен, фигуры Месмера. Тень человека, прятавшегося за полупрозрачным белым полотном, нагнулась к нему, доверительно сжала локоть. Паж как-то сразу успокоился, перестал трястись.

– Музыки! – Тот, что был в шляпе, отшагнул к краю полотна, выпростал обе руки в стороны и застыл, словно в трансе.

Явился бесенок, сменил пластинку на втором граммофоне, вместо Чайковского заиграл шумный и торжественный вагнеровский «Полет Валькирии», какое-то время незнакомец в шляпе стоял с распростертыми руками. Для пущей торжественности