В одном немецком городке. Меморандум Квиллера - Джон Ле Kаppe

– Ну, Питер, как же поживает наш друг Людвиг Зибкрон? Следит за тем, чтобы мы остались целы и невредимы? Спасает империю?

Не произнеся ни слова, Тернер и де Лилл поднялись и направились через лужайку к стоянке машин.

– Эй, кстати, а вы слыхали новости? – крикнул им вслед Аллертон.

– Какие новости?

– Эх, ребята, ни черта вы не знаете! Федеральный министр иностранных дел только что вылетел в Москву. Переговоры на высшем уровне для заключения советско-германского торгового соглашения. Немцы вступают в СЭВ и подписывают Варшавский договор. Все, чтобы угодить Карфельду и спутать карты в Брюсселе. Британию – вон, Россию – милости просим, Раппальский договор – только на этот раз о ненападении. Что скажете на это?

– Скажем, что вы врун, каких мало,– заявил де Лилл.

– Приятно чувствовать, что ты нравишься,– намеренно сюсюкая, как гомосексуалист, отпарировал Аллертон.– Только не говори мне, радость моя, что этого никогда не будет, потому что в один прекрасный день это произойдет. В один прекрасный день они на это пойдут. Вынуждены будут. Врежут мамочке по шее и найдут себе нового папочку для своего фатерланда. Но это будет, уж конечно, не Запад. Верно? Так кто же это будет? – И, повысив голос, поскольку они уже отошли от него, он заорал: – Вот чего вы, дурачье, не понимаете! Карфельд – единственный человек в Германии, который говорит правду: «холодная война» окончена. Всем это ясно, кроме вонючих дипломатов! – Последний его залп настиг их, когда они уже закрывали дверцы машины: – А впрочем, все это не страшно, дорогулечки,– донеслось до них.– Теперь мы можем спать спокойно, раз Тернер с нами!

Маленькая спортивная машина медленно продвигалась мимо стерильно чистых аркад американской колонии. Церковный колокол, усиленный динамиком, гудел, славя солнце. На ступеньках типично американской часовни жених и невеста позировали фотографам – то и дело вспыхивали блицы. Машина свернула на Кобленцерштрассе, и гул толпы захлестнул их волной. Наверху мигали электронные индикаторы, указывая скорости машин. Портретов Карфельда стало много больше. Мимо промчались два «мерседеса» с арабскими буквами на номерных знаках, обогнали их, врезались в один с ними поток, снова из него вышли и исчезли.

– Этот лифт…– сказал вдруг Тернер,-…в посольстве… Он давно вышел из строя?

– Бог ты мой, кто помнит, когда что случилось? Где-то в середине апреля, должно быть.

– Вы уверены?

– Вы все думаете насчет тележки? Она ведь тоже исчезла в середине апреля!

– А вы догадливы,– заметил Тернер.– Даже очень.

– А вы допускаете непоправимую ошибку, если считаете себя великим специалистом,– парировал де Лилл с неожиданной силой, которую Тернер однажды уже подметил в нем.– И не воображайте себя человеком в белом халате, а всех нас – подопытными кроликами.– Он резко свернул в сторону, чтобы не столкнуться с грузовиком, и за их спиной тотчас яростно завизжали тормоза.– Я спасаю вашу шкуру, хотя вы, возможно, этого и не замечаете.– Он улыбнулся.– Не сердитесь. Просто Зибкрон действует мне на нервы – вот и все.

– У него в дневнике стоит буква «П»,– неожиданно сказал Тернер.– Запись сделана после рождества: «Встретиться с П. Пригласить П. на обед». И больше никаких упоминаний об этом П. Ведь это мог быть Прашко.

– Мог.

– Какие министерства расположены в Бад-Годесберге?

– Строительства, науки, здравоохранения. Насколько мне известно, только эти три.

– Он ездил туда на совещание каждый четверг во второй половине дня. В какое из этих министерств он мог ездить?

Де Лилл остановил машину у светофора. Сверху на них хмуро смотрел Карфельд, похожий на циклопа: один глаз у него был содран чьей-то возмущенной рукой.

– Не думаю, чтобы он ездил на какие-либо совещания,– осторожно предположил де Лилл.– Во всяком случае, в последнее время.

– Что вы хотите этим сказать?

– Только то, что сказал.

– Послушайте…

– А кто вам говорил, что он ездит на совещания?

– Медоуз. Причем Медоуз слышал это от самого Лео. Лео сказал ему, что он ездит каждую неделю на совещания по договоренности с Брэдфилдом. Это как-то связано с финансовыми претензиями немецких граждан.

– О господи,– еле слышно пробормотал де Лилл. Он вывернул машину влево, пропуская вперед сигналивший ему белый «порш».

– Что значит «о господи»?

– Сам не знаю. Но, наверно, не то, что вы думаете. Никаких совещаний не было. Во всяком случае, таких, на которых должен был присутствовать Лео. Ни в Бад-Годесберге, ни где-либо еще, ни по четвергам, ни по каким– либо другим дням. До приезда Роули он, правда, бывал на совещаниях низшего звена в министерстве строительства. Там обсуждались частные контракты на восстановление домов, поврежденных во время маневров союзных войск. И Лео утверждал их.

– До тех пор, пока не приехал Брэдфилд?

– Да.

– А что произошло потом? Эти совещания окончились, что ли? Так же как и вся его работа.

– Более или менее.

Вместо того чтобы свернуть направо к воротам посольства, де Лилл повернул влево, решив сделать еще один круг.

– Что значит «более или менее»?

– Роули положил этому конец.

– Совещаниям?

– Я же сказал вам. Гартинг выполнял там чисто механические функции. Разрешение можно было давать и письменно.

Тернер чувствовал, что близок к отчаянию.

– Ну чего вы крутите? В чем дело? Прекратил Брэдфилд поездки на совещания или нет? Какую роль он в этом играл?

– Спокойнее,– предостерег его де Лилл, приподняв руку, лежавшую на руле.– Не спешите. Роули стал посылать меня вместо него. Ему не нравилось, что такой человек, как Лео, представляет посольство.

– Такой человек, как…

– Я имею в виду, человек временный. Только и всего! Временный сотрудник, не имеющий постоянного дипломатического статуса. Роули считал, что это неправильно, и передал эти функции мне. После этого Лео перестал со мной разговаривать. Он решил, что я интриговал против него. А теперь хватит. Не спрашивайте меня больше ни о чем.– Они снова проезжали мимо гаража «Арал», только на этот раз в северном направлении. Служитель, заливающий бензин, узнал машину и весело помахал де Лиллу.– У вас свои мерила и правила, у меня свои. Я не стану обсуждать с вами Брэдфилда, даже если вы будете орать на меня, пока не посинеете. Он мой коллега, мой начальник и…

– И ваш друг! Кого вы, черт возьми, здесь представляете? Самих себя или несчастных маленьких налогоплательщиков? Хотите, я скажу вам кого: клуб. Ваш клуб. Этот чертов Форин офис. И если вы увидите, что Роули Брэдфилд стоит на Вестминстерском мосту и торгует вразнос архивами, чтобы немного подработать к основному окладу, вы отвернетесь, черт побери, и сделаете вид, будто ничего не заметили.