Выстрел собянской княжны - Сергей Лавров

— Хм… Забавно, весьма забавно… Ох, простите, я хотел сказать, это многое проясняет. А что вы можете сказать по поводу вот этих писем? — поинтересовался Андрей Львович, снова, как и два дня тому, извлекая на свет из кармана широких брюк измятую пачку. — Они все адресованы княжне Омар-бек! Руку не узнаете, часом?

— Позволите взглянуть? — достав маленькие очки в золотой оправе, попросил Дубровин. — Ну, разумеется! Это ее рука! Это одна из ее игр — писать письма самой себе, а потом читать их вслух, вечерами… Совершенно безвинная забава, никакой коммерции! Она так живет! Придумывает себе титулы, звания, приятельниц… Даже родителей! Они у нее раз от раза другие! Она не сумасшедшая, нет! Просто ей тесно в той оболочке, куда ее втиснула судьба!

— То-то Розенберг обрадуется… — проворчал Морокин, принимая письма из рук Дубровина и пряча их обратно в карман.

— Розенберг? — насторожился Дементий Дубровин и как-то разом посерьезнел, даже тщедушный острый носик его заострился еще более. — Вы назвали фамилию Розенберга? Скажите, будьте любезны, где я могу видеть этого господина?!

Некоторый металл прозвучал в его молодом твердом голосе, и Костя, как ни был удручен всеми последними известиями о его милой Сашеньке, тотчас вспомнил, что газеты, с легкой руки Петьки Шевырева и его самого, писали про Михаила Карловича вещи весьма нелицеприятные.

— А… он здесь больше не служит! — не моргнув глазом, заявил Андрей Львович. — Его перевели… в Рязань… по казенной надобности! Знаете, наше дело такое — сегодня здесь, а завтра там! Ложишься спать — и не знаешь, где будешь править службу утром! На все воля его императорского величества!

— Ж-жаль!.. — сквозь зубы процедил Дубровин, сжимая и разжимая пальцы. — Весьма жаль!.. Хотел бы я видеть этого… господина!

— Не стоит верить всему, что пишут про нас в газетах! — успокоительно сказал ему Морокин. — Во всяком случае, теперь вы могли лично удостовериться, что делом Александры Рыбаковской занимаются люди абсолютно достойные и уравновешенные. Я бы рад на этом закончить, но, к сожалению, не могу. Придется подвергнуть вас испытанию, которого, как я полагаю, вы стремитесь избежать. Вы, как я успел заметить, человек высоких душевных качеств и пройдете его с честью… Я это со всей серьезностью говорю. Во избежание следственной ошибки вам придется сейчас опознать госпожу Рыбаковскую и для этого пройти к ней в камеру.

Дементий Дубровин встал, надел шубу. Видно было, что он немало волнуется, но тщательно и умело скрывает свое душевное состояние.

— Что ж… — сказал он. — Я предполагал, что это потребуется… Закон есть закон… Я готов, куда идти?

— А вот сейчас мой помощник все приготовит, мы и пойдем! — весело сказал Морокин и отведя Костю в сторону, шепнул ему на ухо:

— Скажи Розенбергу, чтобы сидел и не высовывался! Чтоб из кабинета ни ногой! Дуэли со смертельным исходом мне еще в этом деле не хватало! Этот серенький комарик его уничтожит! У него нервы железные, и стреляет, поди, отменно!

Константин кивнул и уже собрался выйти из кабинета, как вдруг Леопольд Евграфович, молча выслушавший всю печальную историю Дубровина, поднялся во весь свой внушительный рост, всею массою без малого девяти пудов, и почти что закричал, багровея от волнения, хватаясь за крышку стола красными пальцами:

— Позвольте!.. Здесь еще упущен самый важный вопрос! Я не могу обойти его молчанием! Очень жаль, молодые люди, что он вам не кажется главным во всей этой истории! Оч-чень жаль, что так упали нравы! От вас, уважаемый мною Андрей Львович, я такого никак не ожидал-с! Нет-с, не ожидал-с!

Несчастного станового пристава просто трясло от возмущения.

— Помилуйте, господин Станевич! — изумленно сказал советник юстиции. — Дорогой вы мой, зачем же так волноваться?! Мало ли что я мог упустить… И на старуху бывает проруха… Хотя я, честно сказать, не догадываюсь, о чем речь! Да задавайте вы хоть сто самых важных вопросов — господин Дубровин на них вам с удовольствием ответит!

— Один! — продолжал кричать становой пристав, выставив перед собою заскорузлый указательный палец с кривым грубым ногтем. — Один всего, но самый важный! От него все и определится! По крайней мере, для меня! Все сразу ясно станет!

— Ну, так задавайте, задавайте же! — вскричали разом Морокин, Костя и Дубровин.

— Сейчас… — сказал старик, волнуясь, хватаясь за сердце. — Сию… минуту… господа! Господин Дубровин… скажите мне… как на духу! Как под присягою!.. Ваша бывшая невеста… Она крещена?!

— Разумеется! — удивленный мизерностью вопроса, сказал Дубровин. — Как бы я мог на ней жениться? Да и ведь не в Туретчине она родилась, а в Петербурге… У нас, полагаю, всех младенцев крестят, без того и метрики не выписывают, и паспорт не дают!

— А у нее… был паспорт? — точно хватаясь за последнюю соломинку, со слезами на глазах спросил бедный становой.

— Почему был? Он и есть! — пожал плечами Дубровин. — Его Шипунов хранит, ее родственник, зная наклонности ее к авантюрам разным…

— Вы… сами… паспорт видели?

— Разумеется, видел! — вскричал уже с некоторой долей раздражения Дементий Дубровин. — Разве похож я на человека, который планирует свадьбу с женщиной без паспорта?!

Леопольд Евграфович почти что без чувств грохнулся назад, в свое кресло.

— Двойное крещение!.. — с ужасом прошептал он. — Она повторно крестилась, надругалась над таинством, над православной церковью… Грех-то какой! Грех-то какой, господа…

Молодые люди вежливо потупили взоры, отдавая дань уважения простой и глубокой вере старика пристава.

— Ну… грех-то грех, — сказал после минутного молчания Андрей Львович, — да за него не судят. А вот за убийство судят! Пройдемте, господа, к виновнице всех наших встреч!

Они гуськом прошли в застенок: впереди Костя Кричевский, распахивающий двери, за ним брезгливо сторонящийся бедного казарменного быта полицейской части Дубровин в наброшенной на плечи богатой шубе, за ним задумчивый, покашливающий Морокин. Замыкал шествие убитый горем, постаревший лет на десять пристав Станевич.

У дверей камеры остановились.

— Вы можете просто в глазок посмотреть, — шепнул Морокин, заметив некоторую тревогу и нерешительность Дубровина. — С той стороны не видно лица смотрящего… Она вас не узнает.

— Да нет… отчего же… — после мгновенного колебания отверг его предложение молодой человек. — С чего бы это мне прятаться? Не к лицу!..

Андрей Львович кивнул понимающе и подал рукой знак Кричевскому. Костя распахнул дверь камеры.

Внутри было темно. Свеча как раз догорала. Дубровин вошел первым и остановился на пороге, за ним столпились, заглядывая, все остальные. Преступница, имя которой столь часто поминалось за последние два часа, сидела все в той же излюбленной позе, поджав ноги к подбородку. Она подняла глаза, щурясь на яркий дневной свет, исходивший из дверного проема. Понемногу глаза ее привыкли, и она смогла различить того, кто стоял молча и недвижно.