В здоровом теле... - Данила Комастри Монтанари

Аврелию на миг показалось, что глаза бога удивленно на него уставились.

— Ну? Что уставился? — с досадой спросил он.

Ему стало немного легче. И кто после этого посмеет утверждать, что от философии нет никакого толку? И, наконец, он уснул.

XIX

Третий день до нон октября

Мнесарета размахивала скальпелем, Элеазар — сикой.

Флавий за их спинами вращал гладием.

И все они одновременно пытались его ударить.

Рука Аврелия инстинктивно метнулась, чтобы отразить удар, и серебряный кубок, сбитый мощной оплеухой, с веселым звоном покатился на пол, разливая по мрамору светлую жидкость.

Аврелий открыл глаза. Чья-то рука нервно барабанила по спинке кровати из слоновой кости.

«Когда человек уже не отличает кубок с цервезией от меча, надеяться не на что», — подумал Кастор.

— Решил сменить обстановку? — с сарказмом осведомился он, искоса поглядывая на черепки косской амфоры.

— А, это ты! — пробормотал патриций, все еще ошеломленный. — Мне снился сон. Послание! Ты его доставил? — настойчиво спросил он, окончательно проснувшись.

— Нет, — мрачно ответил грек.

— Дом Флавия опечатан императорскими печатями. Старик умер на рассвете, и поговаривают об отравлении.

Аврелий сел, помрачнев.

— А сын?

— Исчез, — последовал лаконичный ответ.

«Слишком лаконично», — рассудил Аврелий.

— Тут что-то еще. Колись!

— Стража изъяла все лекарства, прописанные Фуску, для изучения.

— Естественно, таков порядок.

— На брусочках болеутоляющего стоит печать лекаря.

— Демофонта, я знаю.

— Не совсем.

Патриций побледнел.

— Ты ведь не хочешь сказать…

Кастор кивнул, опустив глаза.

— Мнесарета! Это ложь, она его даже не знала!

Но тем временем червь сомнения, таившийся в подсознании невесть сколько времени, уже прокладывал себе путь.

Мнесарета-отравительница, Мнесарета-убийца.

«Я всегда это знал, — говорил он себе, — боялся этого и не смел себе признаться».

— Скажи, ее уже арестовали?

— Еще нет. Это вопрос часов.

Мнесарета, которая лечила Фуска, которая медленно его травила, которая убила, возможно, и Дину, и Рубеллия… своими нежными, созданными для исцеления руками.

— Должно быть другое объяснение! — крикнул он, восставая против этой мысли.

Лишь теперь, когда он нашел в себе смелость допустить ее, он мог с ней бороться, опровергать ее.

— Ты в это веришь? — спросил он слугу. — Ты, который Мнесарету на дух не переносишь, можешь в это поверить?

Грек взвесил слова, испытывая сильное искушение сказать то «да», которое упростило бы столько его проблем.

— Честно говоря, нет, — пробормотал он, стыдясь, что поддался зову честности вопреки своим законным интересам.

— Но как тогда это лекарство могло…

Внезапно перед глазами Аврелия возникла отчетливая картина: мужчина в полумраке амбулатории, сгорбленная спина, затылок, поросший густыми светлыми кудрями.

— Апеллий! — воскликнул он, бросаясь в вестибюль. — Скорее, идем!

— К Мнесарете? — с сомнением осведомился вольноотпущенник.

— Да нет же, к Демофонту, глупец, пока он не сбежал!

Никогда еще центр Города не пересекали с такой скоростью.

— Где он? — крикнул Аврелий, врываясь в инсулу.

Слуги, застигнутые врасплох за растаскиванием добра опального хозяина, испуганно на него уставились.

— Где он? — угрожающе повторил сенатор. — Он не мог успеть сбежать!

— Он ушел, благородный господин, — с ледяным спокойствием заявил привратник. — Умчался со всех ног.

Но при этом он кивком указывал на расписной шкаф рядом с лестницей.

— Бесполезно его искать, сенатор, он уже наверняка далеко, — настаивал слуга-предатель, красноречивым взглядом направляя патриция к укрытию. — Он давно сбежал, говорю же, — добавил он, ухмыляясь и выходя за дверь с охапкой драгоценной посуды.

— А ну! Выходи оттуда! — приказал Аврелий хорошо замаскированной дверце стенного шкафа. — Или предпочитаешь, чтобы я вернулся со стражей?

Створка медленно приоткрылась, и показалась дрожащая рука и клок растрепанной бороды.

— Благородный магистрат…

— Я отправлю тебя на костер, отравитель! — крикнул патриций, схватив человечка за шиворот и вытаскивая наружу.

— Я ничего не знаю! — заблеял тот, вырываясь из его крепкой хватки.

— С каких это пор ты укорачиваешь жизнь Фуска, коварный грек? Ты, должно быть, использовал медленный яд: он болел уже давно.

— И-и! — взвизгнул утонченный левантиец, когда Аврелий, потеряв терпение, хорошенько его встряхнул. — Отвар был безвредным, клянусь! Только ячмень и немного меда. Он не мог его убить! Я ничего не знаю о яде!

— Что ты ему давал, паршивый пес? — Теперь патриций с холодной яростью сжимал ему горло.

— Отвар… и… и успокоительное.

Аврелий ослабил хватку, чтобы дать ему говорить.

— Болеутоляющее!

— Из чего оно было сделано? И почему на брусочках стоит печать Мнесареты?

— Понятия не имею… я в этом не разбираюсь, в ядах-то! — захныкал несчастный.

— Великий Демофонт из Пароса не замечает, что у него под носом травят клиента? Кому ты это рассказываешь?

— Дело в том… я, по правде… я ничего не смыслю в медицине.

Голос грека булькал, как пересыхающий фонтан.

— Я не лекарь, пойми ты! — прокричал он сквозь рыдания. — Сказал, наконец-то! Теперь мне лучше!

Аврелий ошеломленно на него посмотрел.

— Благородный сенатор, слушай! — взволнованно закричал человечек. — Я знаю несколько текстов и немного практиковался в Греции, но…

— В какой школе?

— Это была не совсем школа.

— Нет? Так где же ты проходил обучение?

— В термах! — со стыдом признался Демофонт. — Я работал в термах. Все говорили, что мне нет равных в том, чтобы укрепить мышцу или снять растяжение. И вот, поскольку у меня были небольшие сбережения, я решил посвятить себя медицине. На родине, конечно, я не мог этого сделать, греки подозрительны и стали бы наводить справки. Но здесь, в Риме, для практики не нужны дипломы. Так я вложил свои деньги в билет на корабль и в несколько книг Гиппократа и Филолая. Во время путешествия я заучил наизусть самые высокопарные термины… те, что должны были произвести впечатление.

Аврелий слушал, ошеломленный. Банщик!

— Я не сделал ничего дурного. По прибытии у меня оставалось несколько драхм. Я обошел амбулатории и сразу понял: чтобы заработать, нужно пустить пыль в глаза. Поэтому я потратил все, что у меня было, на нарядную одежду и на подношение Минуциону, чтобы получить эту амбулаторию. Потом я здесь обосновался и распустил слух, что цены у